Революционный социал-националист

Социал-национальная революция - будущее Украины и мира. Понятно, что творить новую жизнь могут только люди нового типа мышления и действия, не отягощенные бременем прошлого, не сломленные прессом нынешней оккупации и не напуганные ответственностью за грядущее. Задание борьбы за новый мир и ответственность за построение лучшей жизни для украинцев берет на себя новый тип человека и гражданина XXI века - украинский революционный социал-националист.

Революционный социал-националист - это политический боец, который сознательно и целенаправленно бросает вызов существующему порядку, становясь на путь бескомпромиссной борьбы против системы оккупационного принуждения и эксплуатации украинцев. Это отважный и несгибаемый солдат нации, который плечом к плечу с единомышленниками формирует марширующие колонны революции, отказываясь от комфортной жизни заурядного человека в пользу идеалов чести, иерархии и самопожертвования.

Революционный социал-националист - это полноценный армейский батальон, воздушная эскадрилья или партизанский отряд в составе одного человека.

Революционный социал-националист культивирует братство. Побратим - это больше, чем обычный друг. Друзья бывают в гражданской жизни, побратимы - только в революционном подполье, легальном радикальном активизме и на фронте освободительной войны. На побратимов не обижаются, но побратимам и не прощают. Не прощают безответственности, нерешительности, слабости, отсутствия веры в победу и отступления от светлых идей социального национализма. Пообещать и не сделать, сказать и не прийти, поднять руку и не ударить, прочитать и не поверить, загореться и не запылать - побратим не может по определению.

От остальных людей, находящихся в сфере околополитической тусовки, революционный социал-националист отличается, прежде всего, психотипом, эстетическим восприятием и способом постановки вопросов.

Среднестатистический революционный социал-националист - это симпатичный, простой и неприхотливый молодой человек, который тщательно и усердно изучает окружающий мир и не боится задавать сложные вопросы. Понимая, что его четкие и понятные взгляды требуют постоянного совершенствования, он занимается перманентным синкретическим самообразованием. Он изучает историю, для того, чтобы начать творить ее самому одного дня. Сегодня он осваивает риторику убеждения нескольких своих друзей и соседей, чтобы греметь на стотысячных митингах через десять лет. Социал-националист не сторонится никакой работы, когда речь идет о работе над собой.

Социал-националист проводит столько же времени в тренажерном зале, на беговой дорожке или на свежем воздухе в лесу, сколько и в библиотеке, за компьютером или с газетой дома. Готов ли ты к революции физически - не трудно проверить. Если можешь отжаться на кулаках от земли по крайней мере 50-70 раз, при собственном весе 70 килограммов толкнуть штангу весом 100 килограммов - то готов. Социал-националист не курит, не употребляет алкоголь в чрезмерных количествах, не расточает время в пустых развлечениях и не портит себе совесть нездоровыми отношениями с противоположным полом. Основа, на которой основываются грядущие победы социал-национализма - это твердый кулак, светлый ум и несгибаемая воля социал-националиста.

Социал-националист всегда честный, скромный и искренний, держит слово и заботится о деле и своих побратимах больше, чем о себе. Он придерживается умеренности и аскетизма во внешнем виде, одеваясь скромно, но со вкусом, культивируя социал-националистический стиль - собранный, строгий и подчеркнуто неприхотливый. Социал-националист не терпит лжи, жадности, неискренности и других проявлений морального разложения.

Подруга социал-националиста - умная, красивая, скромная и воспитанная девушка, глядя на которую с новым подъемом хочется творить прекрасное и защищать мир от политкорректной чумы мирового демолиберализма. Как известно, красота при отсутствии идеи превращается в дерьмо, поэтому социал-националист держится подальше от таких, которые ничего не умеют, кроме как красиво снимать трусы и бюстгальтер. Гламурные наштукатуренные завсегдатайки ночных клубов так же далеки для нас, как и петеушные поклонницы российского сериального мыла или адепты натурализированных в Китае брендов "Дольче-Габбана" и "Луи Виттон". Социал-националист вступает в брак только в случае серьезных намерений создать крепкую семью, объединенную любовью, общей борьбой и ненавистью к врагам. Его подруга не боится пойти со своей половинкой вдвоем против всего мира, отрицая легитимность оккупационной системы власти и моральные нормы и ценности выродившегося планктона, что эту власть поддерживает. Она готова во всем поддержать социал-националиста, отрекаясь от фальшивых буржуазных условностей и предрассудков. Чувства социал-националиста и социал-националистки друг к другу должны быть сильнее танковой атаки на рассвете, рукопашного боя стенка на стенку, ракетно-артиллерийского удара по густонаселенному микрорайону и ковровой термоядерной бомбардировки вместе взятые.

Социал-националист ни перед кем не пытается казаться лучше, чем он есть на самом деле, однако не позволяет никому смотреть на себя сверху вниз. Он постоянно поддерживает товарищей по борьбе, демонстрируя стойкость и доказывая собственным примером абсолютное моральное превосходство социал-национализма над другими политическими феноменами.

Героями не рождаются. Героями становятся в процессе революционной борьбы. Или не становятся. Тут кому как повезет. Боятся абсолютно все нормальные люди, не боятся ничего только абсолютные придурки, которым нечего терять. Но социал-националист борется со страхом в течение всей жизни и побеждает его каждый день, а все остальные рано или поздно капитулируют - кто-то сразу, кто постепенно.

Социал-националист - убежденный и последовательный идеалист, что не ставит материальное благосостояние основным приоритетом жизни. Накопление богатства путем нетрудовых доходов или эксплуатации соотечественников украинский социал-националист считает преступлением против нации. Бахвальство дорогими автомобилями, поездками на экзотические острова с гламурными подругами и напихивание элитным комбикормом в фешенебельных ресторанах в ситуации, когда большинство украинцев живет от зарплаты до зарплаты является элементарным свинством. Поэтому социал-националисты не любят барыг. Поэтому, а не потому, что завидуют им, как полагают барыги. Ход мыслей людей, мозг которых находится в желудке, или в ином неправильном месте, революционного социал-националиста не интересует.

Революционному социал-националисту жизненно необходимо спать, когда другие работают, и работать, когда другие спят. Именно этим способом он получает необходимое время и вдохновение для осуществления разнообразных антиобщественных поступков, чтобы лишний раз продемонстрировать обществу его несовершенство, а рядовым обывателям - тщетность их бытия. Чтобы избежать эксплуатации со стороны тоталитарно-капиталистической системы, социал-националист зарабатывает на хлеб исключительно творческой или научной работой, в крайнем случае - разнообразными формами экспроприационной креативности. В ситуации, когда весь национальный продукт присваивается оккупантами и их лакеями с целью дальнейшего геноцида нации, работать для того, чтобы создавать что-то реально ценное, означает поддерживать своим трудом врагов. Когда в ходе социал-национальной революции будут созданы добровольные трудовые армии для спасения национальной экономики от краха и обеспечения комфортной среды проживания титульной нации, социал-националист будет всегда впереди других, заливая бетон на автострадах, разбирая архаичные заводы на металлолом, сводя фундаменты домов и высаживая деревья. Пока же существует система оккупационной власти, что занимается геноцидом украинцев, труд в ее пользу является преступным коллаборационизмом.

Так называемые "успешные украинцы" считают революционных социал-националистов пропащими идеалистами, мегаломанами, опасными шутами, маргиналами и провокаторами. Не слишком разумно. Особенно потому, что однажды социал-националисты вежливо, но убедительно постучат в дверь их уютных офисов и фешенебельных коттеджей. И тогда придется отвечать на много неудобных вопросов.

"Маленькие украинцы" не понимают и боятся социал-националистов. Из-за нашего радикализма, готовности к прямому действию, бескомпромиссной преданности Идее, которая выглядит для обычных людей фанатизмом, ввиду отвержения нами мелкобуржуазных ценностей стабильности и спокойствия. Они не понимают, что именно мы защищаем их от зла и несправедливости, способных поработить и растоптать любого.

Так называемые украинские интеллектуалы боятся и ненавидят нас за то, что мы хотим революции, а не дискурсов, уличных боёв, а не парламентской болтовни, окончательного решения всех вопросов, а не жалких компромиссов. Они обвиняют нас в "провокаторстве", "ксенофобии", "интеллектуальной ограниченности", "создании картинки для российских телеканалов", "предвзятости и фобиях", "подыгрывании агентам Лубянки", желании "скомпрометировать Украину перед цивилизованным миром", "охоте на ведьм "... и т.д. Социал-националист может посоветовать этим умникам заткнуть пасть. Иначе будет больно. Потому что ничего ценного для Родины, кроме сомнительного качества органических удобрений, эти "интеллектуалы"-паразиты и так не производят.

Украинофобы ненавидят революционных социал-националистов просто по факту своего и нашего существования: нам слишком тесно на одной планете, поэтому по логике видового выживания мы просто должны их победить. Без лишних слов и пафоса украинофобия должна быть уничтожена в нынешней Украине и уголовно преследоваться в Украине будущего.

Социал-националист - это последний заслон Нации перед тотальным порабощением и геноцидом. Только такие, как мы, способны остановить катастрофический вал поражений, разорвать проклятый замкнутый круг разочарований, поднять знамя Идеи Нации на вершину побед и начать триумфальную Украинскую реконкисту.

Будущее принадлежит нам. Иначе оно просто нам не нужно.

Юрий Михальчишин

Униатство и белорусская национальная идея: от Кастуся Калиновского до наших дней

Вероятно, не существует окончательного ответа на вопросы, что было основным при заключении Брестской церковной унии 1596 г. – политические или религиозные соображения и как они далее сказывались на истории греко-католической церкви. Но, безусловно, прав современный исследователь, утверждая, что «трагедия униатской церкви – наиболее яркое отображение трагедии белорусского народа».

Церковная уния была заключена в 1596 г. на белорусской земле, в Бресте. Так произошло событие, значение которого не ограничилось одиночным временным актом и которое вышло за рамки собственно церковной истории.

Смысл и последствия Брестской церковной унии сказались на последующем ходе международных отношений, составили важную часть внутренней политики Речи Посполитой, Российской империи и Австро-Венгрии, отразились на исторических судьбах белорусского, украинского и, возможно, польского народов.

К концу XVIII в., к моменту включения белорусских земель в состав Российской империи, униатство являлось самой распространенной конфессией на территории Беларуси: 70 процентов ее населения были приверженцами этой конфессии.

Здесь же, на белорусской земле, в 1839 г. Полоцкий церковный собор положил конец официальному существованию униатства в белорусских губерниях. Ликвидация греко-католической церкви в Беларуси проходила стремительными темпами. Подавляющее большинство белорусских униатов перевели в православие, лишь небольшой части удалось стать католиками, что строго запрещалось и преследовалось царскими властями.

Тем не менее, перестав играть существенную роль в белорусской религиозной жизни, униатство оставалось одним из узловых моментов политического движения на Беларуси и влияло на развитие белорусской общественной мысли.

В период подготовки к восстанию 1863 г. один из его руководителей, белорусский шляхтич Кастусь Калиновский, налаживает выпуск нелегальной газеты на белорусском языке «Мужицкая правда», большинство материалов для которой он пишет сам под псевдонимом «Ясько-гаспадар из-под Вильно». С июля 1862 г. по июнь 1863 г. вышло 7 номеров газеты. Ее материалы были обращены к простому белорусскому мужику и проникнуты призывами подняться на борьбу с царизмом.

По мысли К.Калиновского, «человек свободный» – это хозяин своей земли и защитник своего края. Человек свободен, «когда делает всё, что ему по душе и что не обижает ближнего и славы божьей, и когда исповедует ту веру, которую исповедовали его отцы, деды и прадеды», писал Калиновский в третьем номере «Мужицкой правды».

Такой верой для белорусского мужика является униатство. «Не один уже, может, позабыл, что отец его был праведной униатской веры, и никогда уже не вспомнит о том, что обратили его в схизму, в православие, что он сегодня, как та собака, живет без веры и, как собака, сдохнет на радость чертям в пекле!!! – подчеркивал Калиновский. – Эх, ребята: беда такому человеку! А если мы будем так поступать с Богом, так что же Бог Всевышний с нами сделает? Пошлет в пекло на вечные муки, будут черти душу нашу на куски рвать, а смола в утробе кипеть будет. Узнаешь тогда, что такое лихо, но в аду поздно уже будет, не умолишь тогда уже справедливого Бога, и мукам твоим никогда конца не будет».

А далее Калиновский прямо указывал белорусским крестьянам на источник и причину будущих адских мук: «Наделал нам такой беды, ребята, царь московский. Это он, подкупив многих попов, велел в схизму записать нас, это он платил деньги, чтобы мы только переходили в православие, и, как тот антихрист, отобрал у нас нашу праведную униатскую веру и погубил нас перед Богом навеки, а сделал это для того, чтобы нас без конца грабить, а Бог справедливый не смилостивился над нами».

Но есть и выход: «Сказывают люди, что святой отец прямо из Рима прислал к нам свое благословение (но москаль его задерживает), говорят, что пришлет и ксендзов, которые будут принимать в униатскую веру. Тогда, ребята, кто только верит в Бога, сына его и святого духа, пускай сразу же оставляет схизму и переходит в истинную веру дедов и прадедов. Потому что кто не перейдет в унию, тот останется схизматиком, тот, как собака, сдохнет, тот на том свете адские муки терпеть будет!».

Свою страстную проповедь в защиту униатской церкви, которая составила содержание шестого номера «Мужицкой правды» (декабрь 1862 г.), Калиновский подписал так: «Этого от души вам желает ваш брат, такой же самый от дедов-прадедов мужик, как и вы, но еще униатской веры – Ясько-гаспадар из-под Вильно».

К униатству Калиновский обращается и в следующем, седьмом и последнем, номере «Мужицкой правды», вышедшем в июне 1863 г. В нем он уверяет, будто бы уже появился «польский манифест», по которому «униатские костелы, отобранные москалями, отдаются назад униатам, и кто хочет, имеет право крестить детей по-униатски; к униатским ксендзам идти на проповедь и по-старому Богу молиться, как еще отцы наши молились».

С точки зрения истории становления белорусской национальной идеи обращение К.Калиновского к униатству характерно как яркая попытка использовать гуманитарный ресурс для общественного развития Беларуси. С точки же зрения методологии оно ставит проблему осмысления исторических традиций Беларуси и возможность их регенерации и реанимации. Оба этих подхода продолжают оставаться актуальными и в наши дни.

Поражение восстания 1863 г. ликвидировало последние надежды на восстановление в Беларуси униатской церкви. Среди современных исследователей нет единого мнения в оценке призыва Калиновского. Одни видят в нем попытку создания национальной белорусской церкви.

Другие, резко возражая своим оппонентам, считают, что высокая оценка Калиновским униатства являлась пропагандистским приемом с чисто политическими целями. Например, составители сборника печатного и рукописного наследия Калиновского оценили его призыв так: «Выступая против отмены самодержавием Брестской церковной унии, К.Калиновский брал под свою защиту униатскую церковь, введенную с целью окатоличивания и полонизации белорусского народа. И хотя защита религиозных чувств верующих способствовала усилению революционной агитации среди крестьян, подобные пропагандистские приемы тормозили прогресс самосознания народа, освобождение его от пут религии» ([3, с.36].

Полемика о том, насколько искренним был католик Калиновский в своем призыве к православным мужикам-белорусам и почему свой призыв он адресовал в столь экстремистской форме, присущей скорее средневековью, чем середине XIX в., сродни гаданию, что стало бы с православными в случае победы восставших. История свидетельствует: повстанцы вешали православных священников, а царские власти – ксензов-повстанцев.

Более важным нам представляется ответ на другой вопрос: имела ли такая агитация шансы на успех? Приведем свидетельство палача Калиновского, виленского генерал-губернатора М.Н.Муравьева: «При настоящих политических событиях возвращение из Унии к православию древнерусского здешнего населения было одним из главнейших средств, способствовавших успешному подавлению бывшего мятежа и удержанию за Россиею возвращенных от Польши наших провинций» [1, с.116].

Если учесть, что с момента ликвидации унии до начала восстания прошло менее четверти века, менее одного поколения, то следует предположить, что шанс повлиять на ход восстания 1863 г. у униатства был. Косвенное признание этого есть и в словах М.Н.Муравьева. Причины поражения идеологов восстания в пропагандистской войне за белорусского мужика кроются в другом: униатский довод, как, впрочем, и другие их призывы, явно проигрывали главному аргументу «царя-освободителя» – крестьянской реформе 1861 г. В конечном счете, в своей записке после окончания следствия, адресованной царским властям, это признал и сам К.Калиновский: «Крестьянин, видя не обрезанные еще когти своих господ, не мог им довериться и стал смотреть на дело польское как на затею помещичью, органы же правительства понятие такое крестьянина старались поддерживать» [3, с.87].

Отметим, что одновременно с призывом к мужикам переходить в униатство и проклятиями православию другое издание, орган Литовского провинциального комитета повстанцев «Знамя свободы», которое также редактировал К.Калиновский, в своем первом номере (1 января 1863 г.) писало так: «Литовский провинциальный комитет как организационная власть в Литве и Белоруссии призывает всех искренне любящих родину граждан, без различий сословия и вероисповедания, к единодушным действиям, чтобы завоевать сейчас национальную независимость. Выдвигая принцип равноправия всех сословий и вероисповеданий без ущерба чьей бы то ни было собственности и свободы совести, призывая к единству действий все без исключения слои польского общества во имя свободы и независимости, Провинциальный комитет не сомневается в том, что тем самым он выражает всеобщие стремления и единодушные требования всей страны» (Калиновский К. Из печатного и рукописного наследия. Мн., 1988).

С целью оправдать включение белорусских земель в состав Российской империи официальная русская историография разработала политизированную концепцию, согласно которой наряду с римско-католической церковью ополячиванием и окатоличиванием населения Беларуси занимались якобы и униаты. Противоположную точку зрения высказал известный историк, археолог, этнограф, издатель и редактор Адам Киркор, автор очерков о Литве и Беларуси из многотомной «Живописной России» (изд. 1882 г.). Главный вывод А.Киркора заключался в том, что униатская церковь, её просветительно-образовательная деятельность, ослабляла католическую агрессию, сберегала белорусский язык и культуру народа, предотвратила полонизацию белорусов. Эти взгляды католика А.Киркора вызвали ожесточенную критику со стороны сына униатского священника, православного М.Кояловича, одного из отцов и главных идеологов «западнорусизма».

В начале XX в. проблемы истории Беларуси и, в частности, истории униатской церкви, находились в центре внимания белорусского национального движения. Его наиболее активные деятели группировались вокруг газеты «Наша нiва». Их взгляды в основном развивали и уточняли концепцию А.Киркора. Так, в серии своих статей один из основателей Белорусской социал-демократической Громады Антон Луцкевич утверждал, что униатская церковь до ее ликвидации была опорой белорусского народа, потому что белорусы-католики больше поддавались польскому влиянию, а белорусы-православные – русификации.

В 1910 г. вышла из печати «Кароткая гiсторыя Беларусi» Власта (В.Ластовского) – первый курс отечественной истории на белорусском языке. «Униатская церковь существовала на Беларуси 243 года, – писал В.Ластовский. – За это время она пережила много перемен и в конце стала настоящей народной верой, народ к ней привык и сроднился, так что уничтожение ее не везде радостно приветствовал».

Дальнейшая эволюция взглядов В.Ластовского (с декабря 1919 г. – главы правительства Белорусской народной республики в эмиграции, с 1928 г. – академика Академии наук Беларуси) подробно рассмотрена в работах С.Полуцкой и Н.Анциповича (Палуцкая С. Вацлаў Ластоўскі пра царкоўную ўнію як нацыянальна-культурную з’яву. // Беларусіка. Кн.4. Мн., 1995. С.294-298; Анцыповіч М. Ідэя ўніі ў спадчыне Вацлава Ластоўскага. // Беларусіка. Кн.4. Мн., 1995. С.298-300).

Они подчеркивают, что В.Ластовский рассматривал унию с белорусских национальных позиций, видя в ней возможность достижения христианского единства на Беларуси и предпосылку формирования белорусского национального сознания. При этом он считал, что такие функции уния могла бы реализовать, лишь став государственной религией.

Одним из необратимых последствий революции 1905-1907 гг. стала либерализация религиозной жизни. В условиях, когда католическая церковь на Беларуси после более чем столетия религиозных ограничений со стороны царизма получила относительную свободу и значительно расширила свое влияние, места и времени для реанимации униатства на Беларуси просто не нашлось.

Эта «завершенность» решения межконфессиональных проблем и послужила, на наш взгляд, причиной того, что в событиях 1917 г., Первой Мировой и гражданских войн, религиозных мотивов в политической и идейной жизни Беларуси почти не ощущается.

А вскоре, в Советской Беларуси, как известно, проблема была решена большевистскими методами, и не в плоскости ответа на вопрос, какая церковь является белорусской национальной, а путём жесточайшего ограничения и регламентации деятельности любых конфессий и практически тотального воплощения государственного атеизма.

Однако, несмотря на почти полное исчезновение греко-католической конфессии на белорусских землях, проблема униатства продолжала быть составной частью идеологической сферы Беларуси. В 1920-е годы в работах белорусских историков господствующей концепцией истории униатской церкви являлись положения, высказанные еще А.Киркором и «нашанівцамі», тем более что многие белорусские интеллигенты тех лет сами были активными деятелями белорусского национального возрождения начала века.

В 1930-х годах они были репрессированы, а их взгляды были заменены на дореволюционную российскую великодержавную концепцию истории униатства как антибелорусской церкви. Такое положение сохранялось до конца 1980-х годов.

Характерна в этом отношении история, которая приключилась с «Историей русской церкви» профессора Белорусского государственного университета, академика АН БССР, директора Института истории АН БССР в 1937-1953 гг. Н.М.Никольского. Этот труд, созданный по заказу издательства «Атеист», печатался дважды – в 1930 и 1931 гг.

Один из его разделов назывался «Миссия и ликвидация унии». В ней почти ничего не говорилось про полонизаторскую в прокатолическую роль униатской церкви, зато подробно рассказывалось о волнениях белорусских крестьян при ее уничтожении. Когда издательство «Политическая литература» в 1983 г. в серии «Библиотека атеистической литературы» решило переиздать книгу Н.М.Никольского, то раздел об унии был исключен «как содержащий теоретические положения, самим автором впоследствии пересмотренные и не соответствующие современным выводам советской исторической науки» (Никольский Н.М. История русской церкви. М., 1983).

Такое объяснение этому факту идеологической цензуры дал научный редактор переиздания, автор вступительной статьи комментариев, доктор философских наук, профессор Н.С.Гордиенко. И лишь в 1990 г. в очередном, уже минском, переиздании книги Н.М.Никольского был восстановлен её первоначальный, полный текст.

В СССР официальный постулат о безусловно отрицательной роли любой религии в истории общества («религия – опиум для народа») делал невозможным саму постановку вопроса о месте религии в формировании и жизни нации. Что же касается униатства, то полагалось, что эта «проблема» окончательна решена в Беларуси ещё Николаем I, а в Украине – И.В.Сталиным.

В этом контексте весьма показательна позиция, занятая составителями уже упомянутого нами сборника печатного и рукописного наследия К.Калиновского. В своих комментариях они уверяют, что Калиновский «понимал реакционную роль религии, но в тактических целях выступал на страницах газеты в защиту униатской церкви, против подавления православием униатства, являвшегося в силу сложившихся обстоятельств верой части крестьянского населения Беларуси».

И далее: «Таким образом, стремясь затронуть в революционной пропаганде все социальные пороки, К.Калиновский выступил против отмены самодержавием Брестской церковной унии, взяв под защиту униатскую церковь, которая по существу и в период своего функционирования не имела сильного влияния».

Отметим, что сборник готовился в Институте истории партии при ЦК КП Беларуси и на нем стоит гриф этого учреждения. Так что, совсем не случайно, перед нами весь набор штампов официальной партийной советской историографии: раз Калиновский – революционер, то ему «положено» понимать реакционную роль религии, а униатство, хотя и было «верой части крестьянского населения», но ... не имело «сильного влияния».

Очередная попытка возродить униатство на белорусской земле была предпринята в годы Второй Мировой войны. В 1940 г. греко-католический митрополит А.Шептицкий назначил первым в XX в. греко-католическим экзархом Беларуси Антона Неманцевича. Однако его деятельность продолжалась недолго – в конце 1942 г. А.Неманцевич погиб в застенках гестапо.

Начиная со второй половины 1980-х годов проблема белорусской греко-католической церкви вновь стала открыто обсуждаться в белорусском обществе. Молодежные национально-культурные и демократические организации, в первую очередь «Талака», которая являлась лидером «Канфедэрацыі беларускiх суполак» (66 организаций), потребовали возобновления деятельности белорусской автокефальной православной церкви и белорусской греко-католической (униатской) церкви.

На организационном съезде Белорусского народного фронта (Вильнюс, июнь 1989 г.) тезис об униатстве как белорусской национальной церкви вошел в принятые программные документы. В разделе «Религия и общество» Программы БНФ было записано: «Униатство, возникшее в конце XVI ст. как объединение православной и католической церквей, на протяжении XVII-XVIII столетий стало самым массовым в Беларуси вероисповеданием, последовательно использовало в богослужении белорусский язык и было запрещено царскими властями в первой половине XIX ст.

В истории православия и католицизма также были периоды обращения к белорусскому языку, но эти конфессии в разные времена являлись орудием русификации и полонизации белорусов. В результате определенная часть белорусов-католиков стала считать себя поляками, а многие православные белорусы называть свою веру «русской»».

Вскоре в средствах массовой информации развернулась дискуссия о роли и месте религии в иерархии культурно-исторических ценностей белорусской нации. При этом в очередной раз предельно остро встал вопрос об униатской церкви.

Пик этих споров приходится на конец 80-х – начало 90-х годов. Взгляды вновь разделились. Однако несмотря на наличие довольно многочисленных публикаций, их авторы практически не вышли за пределы полемики, известной еще со времен Российской империи.

В новых условиях идет повторение старых аргументов, фактов и выводов. Единственным отличием является практическое невмешательство представителей римско-католической церкви в идеологические споры о судьбах униатства на Беларуси при поддержке ими белорусских греко-католических общин.

Зато православные священнослужители не только всячески препятствуют организационному становлению униатской конфессии, но и публично высказывают свое негативное отношение к ней. «Униатство – это агрессия католицизма против православной церкви», – пишет в статье «Какая церковь была национальной» протоиерей, кандидат богословия, преподаватель Минской духовной семинарии Сергей Гардун (Літаратура і мастацтва, 1992, 14 лютага).

А один из разделов этой публикации он назвал «Миф про униатство как национальную религию». Хотя эта статья содержит обширный экскурс в историю, выводы протоиерея обращены к современности. Белорусская униатская церковь не может рассчитывать на обращение в веру безбожников либо на переход на свою сторону католиков или протестантов, уверяет автор, и поэтому ей «остается одно: как в прошлые столетия вести антиправославную пропаганду и перетягивать к себе православных».

В поисках аргументов С.Гардун обращается к примерам из украинской религиозной жизни и так заканчивает свою статью: «Тот, кому сегодня не верится, что уния в XVII в. распространялась у нас самыми жесткими и насильственными методами, пусть поедет на Западную Украину и увидит, что там делается в наши дни: униаты врываются в православные храмы во время богослужения, срывают покровы со святого престола, бросают на пол святое причастие, бьют священников и верующих, и захватывают церкви. Дай Бог, чтобы такого не было на нашей многострадальной Беларуси».

Не скрывает своего резко отрицательного отношения к униатству и экзарх всея Беларуси, митрополит минский и слуцкий Филарет. В своем интервью польскому журналу «Kultury» (1993, №7-8) он утверждает, что «униатство свое отжило». При этом «на Беларуси нет религиозной конфронтации», и это, по уверению Филарета, весьма беспокоит украинцев, Ватикан и польский костел, который «готовит униатов для экспансии на Беларусь».

«Православие, католицизм, уния – все три церкви на Беларуси должны быть белорусскими», – к принятию такой идеологии постепенно пришло современное белорусское национальное движение. Именно под таким общим заголовком газеты «Літаратура і мастацтва» (1992, 10 красавіка) поместила большую подборку читательских откликов на статью С.Гардуна.

А один из идеологов новой Белорусской социал-демократической Грамады Анатоль Сидаревич, заявляя о своей принадлежности к католичеству восточного обряда, собственную оценку ведущих христианских конфессий формулирует следующим образом: «У меня одинаково неприязненное отношение и к польско-католическому духовенству, и к русско-православной иерархии, потому что на сегодняшний день и римско-католический, и православный клир являются на Беларуси проводниками интересов чужих держав.

А именно: Польши и России. Эти группы находятся за пределами белорусской культуры, вне процесса становления белорусской государственности. Те немногочисленные католические и православные священники, которые проводят богослужения по-белорусски, заслуживают всяческой моральной поддержки. Пока же политика Римско-католической и Русской Православной Церкви будет игнорировать интересы белорусского государства, культуры – до тех пор я буду бороться с иерархией. Однако, борясь с иерархией, я не борюсь с Богом, я, повторяю, не атеист».

Итак, дебаты вокруг вопроса: «Уния – это проблема веры или проблема политики?» – в последнее десятилетие занимали одно из центральных мест в теоретическом осмыслении основ белорусского общественного движения.

Параллельно предпринимались шаги по возрождению белорусского униатства. Начало активной деятельности белорусских греко-католиков относится к 1990 году: появились униатские листовки, в Минске и Полоцке униатские общины обратились к властям с просьбой о регистрации. В Витебске прибывшая из Львова группа греко-католиков 12 ноября 1990 г. пыталась установить на берегу Западной Двины крест в память об Иосафате Кунцевиче. Дело закончилось вмешательством милиции.

По данным Совета по делам религии при Совете Министров Республики Беларусь на февраль 1996 г. в стране было зарегистрировано 11 греко-католических общин: по одной в Брестской, Гомельской и Минской областях, по две – в Витебской, Гродненской, Могилевской областях и г.Минске. Для сравнения: на тот момент в Беларуси насчитывалось 938 православных общин, 373 римско-католические общины и 39 общин староверов.

Несколько слов об униатстве в жизни белорусской диаспоры. С 1952 г. папа римский назначает для белорусов-католиков западного и восточного обрядов в Западной Европе особого Апостольского визитатора. Под юрисдикцией первого такого визитатора, католического епископа Болеслава Слоканса, латыша по происхождению, хорошо знавшего белорусский язык, находилось 6 священников: 4 – латинского и 2 – восточного обрядов.

4 августа 1960 г. папа Иоанн XXIII восстановил белорусскую католическую иерархию восточного обряда, назначив епископом Чеслава Сиповича. Белорусы-униаты зарубежья сумели основать в послевоенное время ряд своих миссий и парафий – в Гослере, Лондоне, Мюнхене, Париже, Риме и Чикаго.

Но в целом и в белорусской диаспоре униатская церковь значительно уступает по своему влиянию и числу прихожан православной и римско-католической конфессиям.

Что же касается позиции современных официальных властей Республики Беларусь по религиозным вопросам, то она заключается в ёмкой формулировке белорусского президента А.Лукашенко: «Я – православный атеист».

Несмотря на то, что попытки реанимировать белорусскую униатскую церковь практически не удались, идеологические споры вокруг оценки роли и деятельности униатства в Беларуси не завершены. Так, например, в обобщающем курсе по истории Беларуси, рекомендованном для студентов вузов, говорится лишь о подписании Брестской церковной унии 1596 г. и введении униатства на Беларуси, зато сюжет о ликвидации униатской церкви и ее дальнейшей судьбе отсутствует.

И это несмотря на декларативное стремление авторов дать «первую пробу ... обобщенного ответа сотрудников Института истории Академии наук Беларуси на возникшие многочисленные вопросы к прошлому белорусского народа с его древнейших времен до сегодняшних дней».

Причины такого «умолчания» не в отсутствии вопроса, а в отсутствии ответа. Повторить старую официальную оценку исторической роли униатства на Беларуси оказалось невозможным, и это плюс. Обосновать же новые концептуальные подходы авторы не решились.

Между тем в современной белорусской историографии есть и примеры обратного свойства. Так, тезис о «полонизаторской» роли униатской церкви был подвергнут аргументированной критике доцентом Гродненского государственного университета С.Полуцкой. «Авторы большинства известных нам источников, показывая расслоение населения Беларуси на религиозной почве, не видят разницы в определении этнической принадлежности между православными и униатами, – делает вывод С.Полуцкая. – Поэтому утверждение, что уния ставила целью полонизацию белорусского народа, проблематичное. При переходе из православия в униатство национальность не менялась» (Палуцкая С. Этнічная ідэнтыфікацыя вернікаў-уніятаў у крыніцах XVII – першай паловы XIX ст.ст. // Беларусіка. Кн.2. Мн., 1992. С.298-306).

Таким образом, начиная с К.Калиновского, в течение более чем 130-летнего периода униатство раз за разом оказывается в центре внимания белорусского национального движения. Можно сказать, что оно стало частью белорусской национальной идеи.

Однако далее идеологического и исторического обоснования роли и места греко-католической церкви в жизни белорусского народа дело не идет. Лозунг: «Униатство – национальная религия белорусов» – не нашел поддержки и понимания у нации, а греко-католической конфессии не нашлось места между римо-католиками и православными.

Хотя последнее десятилетие существования СССР и постсоветского исторического пространства буквально ежедневно дает немало примеров использования религии для достижения определенных идеологических и политических целей, назвать положительным этот опыт трудно. Чаще такой «инструментальный» подход к религии создает новые, дополнительные трудности, не преодолевая старых. Это довольно выпукло прослеживается в политической истории Беларуси последних лет.

На наш взгляд, современная методология белорусской истории и белорусского национального движения пока не решается принять на вооружение тезис о незавершенности процесса формирования белорусской нации. Между тем именно этот тезис мог бы объяснить многие сложности политического развития Беларуси XІX и особенно XX вв. В его пользу свидетельствуют и поиски идеологами белорусского движения конфессии, которая могла бы стать белорусской национальной церковью, а также попытки использовать в качестве такой церкви греко-католичество.

Исторической реалией становления белорусской независимости является сложность одновременного оформления суверенитета, государственности и политической системы, достижения экономической самостоятельности и решения межэтнических, языковых, культурных и экологических, в том числе и чернобыльских, проблем. При этом в отсутствие ясно выраженного природного или экономического интегратора в качестве общенациональных целей и ценностей выдвигаются гуманитарные факторы: языковое, культурное, конфессиональное и историческое единство.

Например, к истории обращаются в попытке заполнить определенный идеологический вакуум, возникший в результате распада СССР и ликвидации монополии коммунистической идеологии. Исторические аргументы широко используются в политической жизни. Сложилась ситуация, когда политики, партии и политические движения просто обязаны иметь в своих идеологических установках блок взглядов на историческое прошлое и широко апеллировать к этому прошлому, призывая к будущему. Причем история, исторический факт, историческое событие берется как основание, на котором достраивают вполне современный политический вывод на злобу дня.

Такое положение характерно не только для Беларуси, но и для других государств – бывших республик Советского Союза. Проявления такого подхода можно отыскать и в современной политической истории стран Восточной Европы. И это, на наш взгляд, одно из их важнейших отличий от стран традиционного демократического общества.

При этом спецификой белорусского общественного сознания и политической практики является новое прочтение роли униатства в белорусской истории и белорусском социуме. В определенной степени схожую ситуацию можно наблюдать только на Украине. Однако такая аналогия имеет существенное ограничение: на Украине униатство существует и как церковь, и как идея, на Беларуси – практически только как идея.

В современной Беларуси, даже при отсутствии греко-католичества как распространенной конфессии, одно только присутствие униатства в белорусской истории постоянно будет напоминать об исторической особенности белорусского народа и стимулировать белорусское национальное самосознание и белорусскую национальную идею.

Потеряв свою организационную, церковную оболочку, униатство на Беларуси стало проявлять себя в другом качестве – как отправная точка в обосновании белорусской национальной идеи. Начиная с К.Калиновского, обращение к униатству стимулирует политические импульсы, рожденные на белорусской земле, а не за ее пределами. Проблема униатства стала проблемой белорусской политики.

Утилитарный подход белорусских идеологов и политиков к униатству не оправдал себя даже как символ – без создания широкой сети униатских приходов и церковной иерархии оно не стало интегратором белорусской нации.

Несостоятельной оказалась и попытка использовать греко-католичество как политическое оружие. И все же обращение к униатской теме, несомненно, имело положительный эффект. Во-первых, оно стимулировало исследования по истории греко-католичества и религиозных конфессий. Во-вторых, оно получило статус «исторической особенности», то есть идентификатора жизни белорусского народа, его отличительной черты. В-третьих, униатская тема стала тем полем, на котором идет обсуждение проблем, в совокупности составляющих основу белорусской национальной идеи.

О русской религиозной философии конца XIX — начала XX века.Семёнов Ю.И.

Привычным штампом стали слова о русском культурном Ренессансе вообще и русском философском Ренессансе в частности, имевшем место в конце XIX — начале XX в. Их повторяют все кому не лень, совершенно не вдумываясь в их значение. Это стало символом веры, но не предметом знания. А между тем, задуматься над смыслом этих сакральных формул стоило бы.

Слово "ренессанс" в переводе на русский язык означает "возрождение". О возрождении какого-либо явления можно говорить лишь в том случае, если оно когда-то существовало, а затем погибло. Применение слова "ренессанс" для характеристики того, что происходило в Западной Европе в XIV—XVI вв. понятно. Гуманисты были убеждены, что в результате их усилий была возрождена погибшая, забытая античная культура. А какая же культура была возрождена в конце XIX — первой половине XX в. в России? Русская? Но она никогда не погибала. Но если не было гибели, то не могло быть и возрождения. Иначе говоря, все разговоры о русском культурном ренессансе конца XIX — начала XX века — пустой звук, не имеющий никакого реального содержания. Эти пустые, но с рвением повторяемые слова были направлены на достижение определенной цели.

Чтобы понять, какова эта цель, перейдем от "русского культурного ренессанса" вообще к "русскому философскому ренессансу". Конечно, никакой гибели философии в России тоже никогда не было. Вопреки трудам, в которых зарождение философской мысли на Руси относится чуть ли не к IX—XI вв., в действительности в нашей стране никакой философии не было, по крайней мере, до середины XVIII в. И она в России не возникла, а была привнесена с Запада. О более или менее самостоятельной философской мысли в России можно говорить лишь начиная с XIX в.

В XIX в. была в России и религиозная философия, но она с самого начала была на обочине, была в основном казенной, православной. Из лиц, не принадлежавших к числу преподавателей духовных учебных заведений, к ней обращались лишь единицы. Начиная, примерно, с середины XIX в. среди русской интеллигенции восторжествовали идеи материализма и материалистически понимаемого позитивизма. Попытки религиозных философов, например П.Д. Юркевича, переломить эти настроения были встречены ядовитыми насмешками. В стихотворении "После первого чтения г. Юркевича по "философии" с эпиграфом "Грянул гром не из тучи" известный сатирик Виктор Буренин писал:

Ах я грешник окаянный!
Я себя в восторге чистом
До сегодняшнего полдня
Называл матерьялистом
Был я к Бюхнеру привязан,
Покоряясь общей моде,
И читал его девицам
В запрещенном переводе. [...]

Но ко мне внезапно в душу
Благодать сошла господня:
Мне Юркевич многодумный
Свет ее открыл сегодня [...]

Горько плачь, несчастный Бюхер,
Достодолжную острастку
Обещает дать тебе он,
Сняв с твоей системы маску![...]

Вот тебе пример: навеки
Я прощаюся с тобою,
Породнил меня Юркевич
С философией иною.

Почитать я буду старших,
Полон к ним благоговенья,
И в великий пост намерен
Справить ровно два говенья.

(Буренин В. После первого чтения г. Юркевича по "философии" // Поэты "Искры". Л., 1955. Т. 2, С. 723-724).
Так продолжалось почти до конца XIX в., пока религиозные веяния не охватили часть русской интеллигенции. На этой волне возникла новая, иная, чем раньше, русская религиозная философия. Конечно, ни о каком "возрождении русской философии" говорить не приходится. Но возрождение интереса определенной части образованных русских людей к религиозной философии действительно имело место. Это явление не получило слишком большого распространения. Шума было много, но результаты — ничтожны. Большинство интеллигентов продолжало придерживаться прежних взглядов и не собиралось от них отказываться.

"Вы пишете, — читаем мы в письме А.П. Чехова С.П. Дягилеву от 30 декабря 1902 г., — что мы говорили о серьезном религиозном движении в России. Мы говорили про движение не в России, а в интеллигенции. Про Россию я ничего не скажу, интеллигенция же пока только играет в религию и главным образом от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества не собирались. Хорошо это или дурно, решить не берусь, скажу только, что религиозное движение, о котором Вы пишете, само по себе, а вся современная культура сама по себе, и ставить вторую в причинную зависимость от первой нельзя... Теперешняя культура — это начало работы, а религиозное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает." (Чехов А. П. Собр. соч.: 12 т. М., 1957. Т. 12. С. 507-508). Религиозные философы в России и их последователи составляли ничтожное и маловлиятельное меньшинство.

Но количественный критерии в истории не всегда применим. Гуманистов в Италии XIV в. было не слишком много, что не исключило их огромного влияния на культуру не только этой страны, но и всей Западной Европы, а в конечном счете и мира.

Чтобы понять значение новой русской религиозной философии, нужно прежде всего вскрыть причины, ее породившие. Суть дела в том, что в России в конце XIX — начале XX в. назревала великая народная революция, которой предстояло смести старый отживший общественный строй. То, что старая Россия обречена на гибель, в той или иной степени осознавали многие, причем не только политики. Предчувствием надвигающегося урагана пронизана русская поэзия конца XIX — начала XX в. и, в частности, многие стихи основоположника новой русской религиозной философии В. С. Соловьева. Достаточно назвать его стихотворение "Панмонголизм" (1894), в котором гибель старой России по аналогии с падением Западной Римской империи и Византии рисуется как результат внутреннего разложения и вторжения иных народов. Первый Рим был сокрушен варварами, второй Рим — османами, а третий Рим — падет под ударами представителей желтой расы.

От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.

Как саранча неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.

О Русь! Забудь былую славу:
Орел двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.

Смириться в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть…
И третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть.

(Соловьев В. "Неподвижно лишь солнце любви...". Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников. М., 1990. С. 89).
В.С. Соловьев был не одинок. Такую же картину рисует и В.

Брюсов в своих "Грядущих гуннах". Нужно ли напоминать о А.А. Блоке, предсказывавшем "неслыханные перемены, невиданные мятежи", и о М.А. Волошине с его "Ангелом мщения".

Та часть русской интеллигенции, которая жила общими нуждами с народом, приветствовала грядущую революцию. Но тот ее слой, который был тесно связан с русской буржуазией (не говоря уже о тех ее представителях, которые выражали интересы дворянства), революции панически боялся. Пусть не очень осознанно, но ощущая, что никакая естественная социальная сила не способна предотвратить надвигающуюся бурю, эти люди вынуждены были обратиться к поиску иных сил, возложить свою надежду на иной мир. Так они пришли к религии. Но понимая, что православие в его традиционной форме мало чем может помочь, они занялись созданием религиозно-философских систем.

Превращение их в сторонников религии шло бок о бок с эволюцией их политических взглядов. Уже в первые годы XX в. русские религиозные философы выступили как ярые противники революции. Уже тогда в их работах отчетливо проявился страх перед народом. Революция 1905—1907 гг. окончательно превратила их в прямых реакционеров. Страх перед народом дополнился ненавистью к нему.

Все это нашло отчетливое выражение в знаменитых "Вехах" (1909). Об этой книге написано много. Бессчетны попытки выдать ее авторов за благороднейших людей, озабоченных лишь судьбами Родины. Но действительные мотивы, двигавшие ими, как нельзя лучше раскрыты Александром Блоком в написанном им в разгар революции стихотворении "Сытые":

Так — негодует все, что сыто,
Тоскует сытость важных чрев:
Ведь опрокинуто корыто,
Встревожен их прогнивший хлев!

(Блок А. Стихотворения и поэмы. М., 1969. С. 55).
Основная идея "Вех" до предела ясно была выражена в одном из высказываний М.О. Гершензона: "аковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, — бояться мы его должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной" (Гершензон М.О. Творческое самосознание // Вехи. Из глубины. М.,1991.С. 90).

И русские религиозные философы стеной встали на защиту русского самодержавия, стали его верными слугами. И это признают и нынешние их поклонники.

Вот, например, что пишет об эволюции взглядов Н.С. Булгакова, автор предисловия к сборнику его работ: "К 1905 г. философский идеализм Булгакова уже успел получить религиозную окраску. В мировоззрении же его на смену революционизму пришел либерализм... Начиная с 1907 г. происходит и отказ от либерализма, уступающего место консерватизму, охранительству. С.Н. Булгакову... удалось, казалось бы, невозможное: он отказался от своих прежних идеалов, обратился к тому, что отвергал. Его ненависть к царю сменилась любовью к нему, нетерпимость по отношению к К.П. Победоносцеву и правым иерархам церкви — полным приятием их мыслей и дел. И хотя мыслитель словесно не обозначил этот вектор, он достаточно очевиден" (Акулинин В.Н. С.Н. Булгаков: вехи жизни и творчества // Булгаков С Н Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С.б).

И С.Н. Булгаков был не одинок. В своей ненависти к противникам самодержавия некоторые из русских религиозных философов сумели перещеголять даже сам царизм. Например, В. В. Розанов написал, а П.А. Флоренский с величайшей готовностью поместил в редактируемом им "Богословском вестнике" статью, в которой критиковалось намерение правительства по случаю трехсотлетия дома Романовых объявить амнистию эмигрантам (Розанов В. Впечатления мирянина. II. Не нужно давать амнистию эмигрантам // Богословский вестник. 1913. Март. Т. I. С. 644-650). Статья преисполнена такой преданностью самодержавию и ненавистью ко всем его критикам, органически сочетающейся с антисемитизмом, что вполне могла бы стать программной для "Союза русского народа". Но царизм не прислушался к голосу философствующих черносотенцев: амнистия была все же объявлена.

Чтобы покончить с "Вехами", остановимся еще на одном связанном с ними мифе. Принято считать эту книгу профетической. "Пророческая глубина "Вех", — писал, например, А.И. Солженицын, — не нашла... сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных последствий" (Солженицын А. Образованщина // Из-под глыб. УМСА-PRESS. 1974). Это потом повторялось сотни раз.

Однако все это сплошная неправда. Никакого пророчества ни в одной из статей этого сборника при всем желании найти невозможно. Там нет ни слова о грядущей революции. Авторы действительно резко отрицательно отзывались о русской революции, но речь везде шла исключительно лишь о прошедшей революции— 1905—1907 гг., но отнюдь не о будущей. Зато когда произошла Октябрьская рабоче-крестьянская революция 1917 г., в новом сборнике "Из глубины" (1918) участвовавшие в нем веховцы задним числом объявили себя пророками (Струве П.Б. Предисловие издателя // Вехи. Из глубины. С. 209). И им поверили. Проверять не стали.

Не будем говорить об отношении русских религиозных философов к Октябрьской рабоче-крестьянской революции и советской власти, которое проявилось и в сборнике "Из глубины", и в других их сочинениях. Но важно подчеркнуть, что они всегда были ярыми противниками демократии.

Н.А. Бердяев в своих работах всячески клеймил демократию. "Демократия, — писал он, — есть уже выхождение из естественного состояния, распадение единства народа, раздор в нем. Демократия по существу механична, она говорит о том, что народа как целостного организма уже нет. Демократия есть нездоровое состояние народа. В "органические" эпохи истории никаких демократий не бывает и не возникает. Демократия — порождение "критических эпох"(Бердяев Н.А. Философия неравенства: Письма к недругам по социальной философии // Русское зарубежье. Л., 1990. С. 139). Демократия плоха во всем. "Дух демократизма в свой метафизике, в своей морали, в своей эстетике несет с собой величайшую опасность для аристократического начала человеческой и мировой жизни, для благородного качественного начала" (Там же. С. 120). Подлинная демократия всегда недолговечна. "И это счастье для человечества. Если бы возможна была окончательная демократия, то человечество погибло бы, утонуло бы во тьме. В самой идее народовластия, ничем не ограниченного и ничему высшему не подчиненного, нет никакой правды, нет и правды о человеке, человеческом образе, о его бесконечной духовной природе, на которую недопустимы никакие посягательства" (Там же С. 145).

Насколько Н.А. Бердяев ненавидел демократию, настолько он благоговел перед аристократией, а вместе с ней и перед монархией и вообще единоличным правлением. Целые страницы посвящены у него восхвалению прелестей тирании и деспотии. Аристократизм у него органически совмещался с расизмом. "Культура, — писал он, — не есть дело одного человека и одного поколения. Культура существует в нашей крови. Культура — дело расы и расового подбора... "Просветительное" и "революционное" сознание... затемнило для научного познания значение расы. Но объективная незаинтересованная наука должна признать, что в мире существует дворянство не только как социальный класс с определенными интересами, но как качественный душевный и физический тип, как тысячелетняя культура души и тела. Существование "белой кости" есть не только сословный предрассудок, это есть неопровержимый и неистребимый антропологический факт" (Там же. С. 113).

С. Л. Франк в своих "Духовных основах общества" также вздыхает по монархии. "В монархической идее царя как "помазанника Божьего", — пишет он, — содержится поэтому глубокая и верная идея, отнюдь не связанная непременно формой династической монархии..."(Франк С. Духовные основы общества, с. 412). Ревностно защищает он "и столь единодушно и решительно отвергнутое новым временем начало сословности" (Там же с. 413).

Но если Н.А. Бердяев и С.Л. Франк иногда обставляли свои антидемократические филиппики оговорками, то все эти тонкости были чужды И.А. Ильину, который был бескомпромиссным поборником самодержавной монархии и махровым националистом. Его идеи повергают в ужас даже некоторых либерально настроенных деятелей православной церкви.

Вот что пишет, например, игумен Иннокентий (Павлов) в своей статье "Истоки русского бреда": "Сейчас в Москве без труда можно приобрести опус Ильина, представляющий квинтэссенцию русского бреда. Он озаглавлен "Проект Основного Закона России" и был написан и впервые оглашен в 1938 году... Честно говоря, я в своей жизни не читал ничего более гадостного. Желание идти "своим путем", т. е. не так, как остальная европейская цивилизация, приводит автора к отрицанию необходимости многопартийного структурирования и гражданского общества и представительной демократии. Все это заменяется псевдособорностью, жестоко контролируемой неким "Верховным Правителем" (Игумен Иннокентий (Павлов). Истоки русского бреда // Независимая газета. 1996. 31 авг).

Ненависть к советской власти и одновременно к демократическим институтам завела некоторых из религиозных философов так далеко, что они вступили на путь сотрудничества с итальянскими фашистами и немецкими нацистами. Пособниками гитлеровцев во время оккупации Франции были Д.С. Мережковский и Б.П. Вышеславцев. Последний после разгрома фашизма вынужден был, спасаясь от суда, бежать из Франции(Об этом см., например: Яновский В. С. Поля Елисейские. СПб., 1993. С. 127-129, 167-168 и др.).

Переход на позиции религиозной философии, вызванный ужасом перед надвигающейся революцией, с неизбежностью завел людей, которые пошли по такому пути в тупик. Понятие "религиозная философия" таит в себе явное противоречие. Подлинная философия предполагает полную свободу мысли. Только тот способен стать настоящим философом, кто может поставить под сомнение любое положение, для которого нет непререкаемых авторитетов. Религиозный философ на это, в принципе, не способен. Для него всегда существует набор положений, в правильности которых он не имеет права усомниться. Его мысль всегда заключена в определенные рамки, за которые она не смеет выйти.

Были времена, когда и в рамках религиозной философии можно было что-то сделать. Речь идет об эпохе средних веков. Первоначально разум был всецело подчинен вере. Существовала теология, но не было философии. По мере своего развития пробуждающийся разум ставил и философские проблемы. Переход от теологии к религиозной философии был, несомненно, шагом вперед. Но рано или поздно дальнейшее развертывание философской мысли в этой форме стало абсолютно невозможным. С возрождением науки и ее первыми успехами религиозная оболочка была сброшена и возникла светская философия, которая только и была способна к подлинному развитию.

В России конца XIX — начала XX в. наблюдалось явление прямо противоположное. Была предпринята попытка в иную, чем средневековая эпоха, в эпоху расцвета науки и светской философии вернуться к религиозной философии, и тем самым не только вновь заковать давно уже освобожденную философскую мысль, но и отбросить все ее основные достижения. Все это нельзя охарактеризовать иначе, как огромный шаг назад, как явный регресс. И вполне понятно, что люди, вставшие на этот путь, обрекли себя на полное творческое бесплодие. Они не были способны решить ни одну из философских проблем, не были способны сделать даже малейший шаг вперед.

Во времена "застоя" вышел в свет объемистый том — "Марксизм в XX веке" (М., 1977). На титульном листе стояло имя П.Н. Федосеева — члена ЦК КПСС, вице-президента АН СССР, куратора и руководителя всех общественных наук в стране и прежде всего философии. Злые языки говорили, что весь вклад П.Н. Федосеева в создание сего труда сводился к подписи в ведомости на получение гонорара. Все остальное было сделано "неграми", в роли которых выступали многочисленные референты и подчиненные академика.

Вполне понятно, что труд сановного автора должен был обязательно получить самую высокую оценку со стороны советской научной общественности, И вот в теоретическом органе ЦК КПСС — журнале "Коммунист" появилась рецензия. Автор ее буквально захлебывался от восторга. Как поведал он читателям, появление этого труда "является крупным событием научной жизни", ибо П.Н. Федосеев в своем "фундаментальном исследовании" "творчески", "плодотворно" разработал, "блестяще" показал и т.п., — словом, внес большой "вклад" в "теоретический фонд" (Пошатаев В. Вечно живое развивающееся учение // Коммунист. 1978. № 12. С. 120-122). Но о том, в чем именно заключался крупный вклад в теорию, что именно творчески, плодотворно, блестяще разработано, в рецензии не было сказано ни слова. И совершенно понятно почему: ничего даже отдаленно похожего в книге не было.

Знакомиться с трудами русских религиозных философов я начал давно, что было не так уж трудно. Вопреки истошным воплям о том, что нас на долгое время насильственно отлучили от великого духовного богатства, все дореволюционные издания Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова и многих их единомышленников находились не в спецхране, а в общем фонде Всесоюзной государственной библиотеки, т. е. были доступны для всех ее читателей. Да и получить доступ в спецхран было тоже не очень сложно. Достаточно было принести ходатайство от руководства высшего учебного заведения или научно-исследовательского института. Во всяком случае мне без особых усилий удавалось получать книги не только Н.А. Бердяева и С.Н. Булгакова, но и Л.Б. Троцкого и Н.И. Бухарина, которые, как известно, и после XX съезда КПСС продолжали числиться врагами народа. Так вот, знакомясь с трудами русских религиозных философов, я не нашел в них ничего нового, оригинального и интересного.

Когда началась перестройка и в изобилии появились вначале обширные статьи, а затем и монографии, в которых пелась хвала этим философам, я стал внимательно перечитывать эти работы, чтобы выяснить, что же я не заметил, в чем же все-таки состоит их вклад в развитие философской мысли. Я узнал, что русские религиозные философы являются великими или даже величайшими, замечательными, гениальными мыслителями, которые на весь мир прославили русскую философскую мысль, что ими был внесен неоценимый вклад в сокровищницу мировой культуры, что ими были сделаны величайшие открытия, которые на много продвинули человеческую мысль, что их труды содержат величайшее, неоценимое духовное богатство, без приобщения к которому невозможно никакое дальнейшее развитие и т. д. и т. п. Единственное, о чем не сообщалось в этих трудах — что же именно открыли русские религиозные философы, что конкретно внесли они в развитие философии. О том, что они гении, утверждалось постоянно. Но ни одна из их гениальных мыслей почему-то никогда и нигде не приводилась.

И понятно, почему. Все это был такой же блеф, что и в случае с П.Н. Федосеевым. Никаких великих открытий русские религиозные философы не совершили, никакого вклада в развитие мировой философской мысли не внесли, ничем мировую культуру не обогатили. И это естественно. Движение по выбранному ими пути никуда, кроме тупика, привести не могло.

Это можно показать на примере хотя бы того же Н.А. Бердяева. Последний, как известно, неоднократно писал, что в центре его внимания всегда была философия истории(Бердяев Н.А. Смысл истории. М., 1990. С.З и др). И что же он сделал в этой области? Откроем его книгу "Смысл истории". "История, — читаем мы на одной из ее страниц, — есть свершение, имеющее внутренний смысл, некая мистерия, имеющая свое начало и конец, свой центр, свое связанное одно с другим действие, история идет к факту — явлению Христа и идет от факта — явления Христа. Этим определяется глубокий динамизм истории, движение истории к сердцевине мирового процесса и движение от сердцевины этого процесса"(Там же. С. 27).

"История потому только и есть, — читаем мы на другой странице, — что в сердцевине ее есть Христос. Христос и есть глубочайшая мистическая и метафизическая основа и источник истории, драматической, трагической судьбы ее. К Нему идет и от Него идет Божественное, страстное движение и мировое человеческое страстное движение. Без Христа его не было бы и оно было бы непонятно" (Там же. С. 46) . И это повторяется без конца.

Доказательств правильности этих положений не приводится и понятно, почему: доказать это невозможно. Ясно только одно, автор является истово верующим христианином. Если бы он был буддистом, то с точно такой же убежденностью писал бы, что история идет к Будде и от Будды. Был бы мусульманином, центральной фигурой истории он сделал бы Мухаммеда. К науке все это не имеет ни малейшего отношения.

И к тому же, ничего оригинального в историософских построениях Н.А. Бердяева нет. Все основные идеи содержались еще в труде Августина Аврелия "О граде божьем" (413-427). Но если эта работа заслуживает внимания как первая, в которой была изложена определенная концепция мировой истории, то уже труд епископа Ж. Б. Боссюэ "Рассуждение о всемирной истории" (1681), в котором излагалась в основном та же концепция, был явным анахронизмом. Когда же подобного рода взгляды пропагандируются в начале XX в., то их совершенно невозможно принять всерьез. Возникает впечатление какой-то мистификации. А когда единомышленник Н.А. Бердяева С.Н. Булгаков в своем труде "Свет невечерний" (1917) выводит экономику из первородного греха, то нормальному человеку становится как-то не по себе (Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. М, 1994. С. 304-305 и др.). До такого маразма нужно суметь дойти!

Ничего нового, оригинального невозможно найти и в работах русских религиозных философов, посвященных онтологии, теории познания, этики и т.п. Нередко их сочинения содержат бесконечный набор пустопорожних фраз, лишенных всякого смысла. Не имея ничего за душой, но пытаясь создать видимость новизны, они в разных словесных формах без конца повторяют одно и то же. Работы большинства их, на мой взгляд, представляют собой образцы явной графомании.

Это не означает, что во всех их сочинениях вообще нет ни одной здравой мысли. Когда они писали на конкретные темы, далекие от религии и религиозной философии, то у них получалось иногда довольно неплохо. Можно указать хотя бы на статьи В. С. Соловьева, посвященные национальному вопросу в России. Очень интересны многие публицистические работы Г.П. Федотова. В них много ума и проницательности. Но все это только до тех пор, пока не заходит речь о христианской религии и церкви. А далее автор несет такой вздор, что диву даешься.

Когда поклонники русской религиозной философии все же пытаются перейти от громких фраз о ее величии и всемирно-историческом значении к показу ее конкретных достижений, то они обычно говорят о постановке этими мыслителями проблемы Софии — Премудрости Божией. Между ними шли споры о том, является ли София четвертой ипостасью божества наряду с тремя другими — Богом-отцом, Богом-сыном и Богом-духом святым или она представляет собой нечто совсем иное. Нетрудно понять, что этот вопрос не имеет к философии ни малейшего отношения. Это — проблема богословия, причем ценность ее ничуть не больше, чем значение обсуждавшегося в средние века крайне актуального вопроса о том, сколько ангелов может поместиться на острие иглы. Если средневековые религиозные философы пытались наряду с богословскими проблемами ставить и философские, пытались от богословия идти к философии, то русские религиозные философы двигались в противоположном направлении: от философии к богословию. Первые до поры до времени шли по пути прогресса, вторые — исключительно назад и только назад. Идеалом для русских религиозных философов были средние века. Это проявлялось в их как философских, так и политических взглядах.

В средневековую эпоху науки либо совсем не было, либо она была еще в пеленках. Поэтому с ней можно было не очень-то считаться. Иное дело — XX в. Наука к этому времени стала такой величиной, что новым религиозным философам нужно было с ней что то делать. Встать на путь прямой конфронтации с наукой в новую эпоху было совершенно немыслимо. И вот было объявлено о необходимости синтеза религии, науки и философии. Задача, конечно, абсолютно не осуществимая. Наука и религия являются антиподами, примирение между которыми полностью исключено.

И прошлые, и нынешние сторонники идеи синтеза нередко обосновывают ее ссылками на то, что некоторые ученые были искренне верующими людьми. Но совмещение в голове одного и того же человека научных идей с догмами религии ничего не говорит в пользу отстаиваемого ими тезиса. Оно свидетельствует лишь о том, что люди не всегда отличаются последовательностью. Но верующий ученый может оставаться ученым лишь до тех пор, пока полностью исключает существование сверхъестественных явлений в той области, в которой он ведет исследование. Он должен быть сторонником возникшей еще в средние века концепции двух независимых друг от друга истин: научной и религиозной. Как только он от нее отходит, то с неизбежностью перестает быть ученым.

Нельзя не указать и на то, что говоря о верующих ученых, сторонники идеи союза науки и религии нередко прибегают и к прямой лжи. Очень часто верующими объявляют таких выдающихся деятелей науки, как И.П. Павлов и А. Эйнштейн. Но каждый, кто читал работы И.П. Павлова, ни на минуту не может усомниться в атеизме великого ученого. В его трудах столько мимоходом брошенных ядовитых замечаний по поводу религиозных представлений о душе, столько колкостей в адрес "душеверия", что двух толкований просто быть не может. Но помимо этого известны и прямые высказывания И.П. Павлова о его отношении к религии. Протестуя в своем письме к В.М. Молотову против преследования церкви, он писал: "По моему глубокому убеждению, гонение нашим Правительством религии и покровительство воинствующему атеизму есть большая и вредная последствиями государственная ошибка. Я сознательный атеист-рационалист и поэтому не могу быть заподозрен в каком бы то ни было профессиональном пристрастии"("Протестуя против безудержного самовластия". Переписка И.П. Павлова с В.М. Молотовым // Советская культура. 1989. 14 янв. С. 10). Точно также есть и прямые свидетельства атеизма А. Эйнштейна.

Вообще в сочинениях современных сторонников нерушимого союза науки и религии много просто комического. Например, в написанном в сугубо религиозном духе пособии для школ "Религии мира" категорически утверждается, что религия и наука ни в коем случае не противоречат друг другу и не исключают друг друга. Они находятся в тесном содружестве (Религии мира. Пособие для учителя. М., 1994. С. 30). И буквально тут же авторы обрушиваются на теорию эволюции органического мира, категорически утверждая, что она не имеет под собой оснований. Конечно, это — откровенная ложь. А причина понятна: эта научная теория находится в резком противоречии с догмами религии. И уж совершенно нелепо и смешно утверждение: "Религия предлагает огромное количество фактов, которые свидетельствуют о существовании мира сверхъестественного, нематериального, существовании высшего Разума (Бога), души и пр." (Там же. С. 5). Авторы ставят в один ряд существование Бога и души. В том, что душа, если понимать под этим духовный мир человека, его сознание и подсознание, существует, не сомневается ни один, даже самый отъявленный атеист. А вот хорошо было бы, если бы авторы из огромного количества фактов, свидетельствующих о существовании Бога, привели бы хотя бы один. Но они этого нигде не делают. И совершенно понятно, почему: таких фактов нет.

/Часто для доказательства благотворности союза религии и науки ссылаются на труды П.А. Флоренского. О нем говорят как о величайшем мыслителе, энциклопедисте, русском Леонардо да Винчи, обогатившем своими замечательными открытиями чуть ли не все области человеческого знания. Он был и величайшим философом, и великим математиком, физиком, астрономом, искусствоведом, историком, филологом, а также еще и инженером.

Поставив на первой странице своего основного философского труда "Столп и утверждение истины" вопрос о природе истины, П.А. Флоренский на последней (489) странице подводит итог: "Итак, снова вопрошая себя, что есть Столп и Утверждение Истины, мы пробегаем мыслью ряд ответов, данных здесь. Столп истины — это Церковь, это достоверность, это духовный закон тождества, это подвиг, это Трипостасное единство, это свет Фаворский, это Дух святой, это целомудрие, это София, это Пречистая Дева, это дружба, это — паки Церковь" (Флоренский П.А. Столп и утверждение истины (1). М., 1990. С. 489). Для того чтобы дать такой ответ, не нужно было исписывать 488 страниц. Это — не результат рассуждении, размышлений, тем более, исследований. Данный ответ был заранее известен автору, ибо диктовался принятыми им на веру религиозными убеждениями.

Книга кончается словами: "Поклонимся отцу, его сынови, и святому духу, святой троице во едином существе, с серафими зовуще: "свят, свят, свят еси господи"!"(Там же. С. 490). Вот автор на протяжении всей книги и поклоняется отцу, сыну и святому духу. Вся его книга содержит не поиски решения поставленной проблемы, а подгонку хода изложения под заранее готовый ответ, о чем автор довольно прямодушно сообщает: "Чтобы придти к истине, надо отрешиться от самости своей, надо выйти из себя; а это для нас решительно невозможно, ибо мы — плоть. Но повторяю, как же именно, в таком случае, ухватиться за Столп Истины? — Не знаем, и знать не можем. Знаем только, что сквозь зияющие трещины человеческого рассудка видна бывает лазурь вечности. Это непостижимо, но это так. И знаем, что "Бог Авраама, Исаака, Иакова, а не Бог философов и ученых" приходит к нам, приходит к одру ночному и ведет так, как мы не могли бы и подумать. Человекам это "невозможно, Богу же все возможно"(Там же. С. 489).

Что же касается великих открытий П.А. Флоренского в области науки, то следовало бы спросить его страстных почитателей о том, какие именно открытия им сделаны, в историю каких именно наук навсегда вошло его имя. Ответ до предела прост: никакие и никаких. Его математические работы не представляют для науки ни малейшего интереса. А весь его "вклад" в астрономию заключается в попытке доказать, что Земля является центром мироздания. Этот тезис был анахронизмом уже в XVII в. Написано им было и неплохое для своего времени пособие "Диэлектрики и их техническое применение" (1924). Но сейчас оно забыто и вряд ли его вспомнят: оно безнадежно устарело.

О политических взглядах П.А. Флоренского мимоходом уже поминалось. Он был убежденным монархистом и противником всякого демократического устройства. "Политическая философия Флоренского, — пишет один из ревностных почитателей русской религиозной философии, — была во всех отношениях не только консервативна, но и реакционна, что несомненно составляет глубокую загадку его трагической личности" (Замалеев А. Ф. Курс истории русской философии). В действительности никакой загадки нет. П. А. Флоренский был человеком предельно целостным: полным и законченным реакционером и в политике, и в философии, и в науке. Это отнюдь не означает (как могут мне приписать поклонники Флоренского), что я оправдываю репрессивные меры против него. Человека нельзя судить и карать за его взгляды, какими бы они не были. И то, что его арест и последующая гибель были преступлениями тогдашней власти, не подлежит сомнению. Кстати, антисемитом, расистом, почитателем рабства, феодализма и единовластия был и ученик Флоренского — А.Ф. Лосев (См. "Так истязается и распинается истина..." А.Ф. Лосев ОГПУ // Источник. 1996. № 4 (23)).

Сами русские религиозные философы не могли в глубине души не понимать полную пустоту их построений, не могли не ощущать свою абсолютную творческую импотенцию. И с тем, чтобы скрыть это, выдать себя за великих новаторов, они с самого начала развернули шумную рекламную кампанию. Ведь именно они начали говорить о философском ренессансе в России на грани XIX и XX вв., имея в виду появление на исторической арене самих себя и своих трудов. Ну а с тем, чтобы эта самореклама не слишком била в глаза, был сочинен миф о русском культурном ренессансе.!

Использование термина "ренессанс" было во многом безошибочным ходом. Тот Ренессанс, который имел место в Западной Европе в XIV—XVI вв., всегда рассматривался как величайшее событие мировой истории, как гигантский рывок человечества вперед. И приклеивая ярлык ренессанса на свое движение, русские религиозные философы тем самым стремились создать впечатление грандиозности своих свершений.

Как уже указывалось, не может быть и речи ни о каком возрождении русской культуры на грани прошлого и нынешнего веков. А вот о возрождении в применении к русской религиозной философии говорить можно. Однако это возрождение не только не имеет ничего общего с Ренессансом XIV—XVI вв., но по своей направленности прямо противоположно ему.

Слово "возрождение" в применении к тому, что происходило в Западной Европе в XIV—XVI вв., совершенно не выражает сущность этого явления. Там произошло не возрождение давно ушедшей из жизни античной культуры, а возникновение принципиально новой культуры, качественно отличной от господствовавшей ранее средневековой культуры. Если в центре средневековой культуры был бог, то в центре новой — человек, если для средневековья было характерно засилье слепой веры, то теперь на первый план выдвигается свободный человеческий разум. Характерным для новой эпохи является борьба против религиозных догм, борьба за право свободно мыслить. Философия и наука освобождаются от власти религии.

А в России на грани прошлого и нынешнего веков ряд интеллигентов предприняли попытку возродить средневековье с его культом бога и веры. Они добровольно отказались от права свободно мыслить, добровольно подчинили себя диктату религии. Это была попытка действительно возрождения ушедшего в прошлое средневекового мракобесия.

Если уж и приводить исторические параллели с возникновением новой русской религиозной философии, то нужно обратиться не к Западной Европе XIV—XVI вв., а к тому, что происходило в духовной жизни в последние века существования античного мира. А они характеризовались засильем мистики и религии. Если античная философия сразу же возникла как светская философия и долгое время развивалась как таковая, то в эти века идет перерождение и разложение философии, Она все в большей степени становится религиозной. Все это было проявлением гниения и упадка античного мира, который завершился в конце концов его крушением.

Как уже отмечалось, Россия на грани прошлого и нынешнего веков была беременна революцией, грозившей разрушить старые порядки. Страх перед грядущим социальным преобразованием породил русскую религиозную философию. Но в отличие от последних веков античного мира, когда духовный кризис принял всеобщий характер, в России к религии и религиозной философии обратилась лишь жалкая кучка интеллектуалов, которые после этого потеряли всякое право называться мыслящими людьми.

Подводя итоги недолгой истории русской религиозной философии поэт-эмигрант Арсений Несмелов писал в стихотворении, посвященном журналу "Русская мысль" — одному из главных печатных органов этого идейного направления:

В сундуках старух и скупердяев
Лет пятнадцать книги эти кисли...
Сочно философствует Бердяев
О религиозной русской мысли.

Тон задорный, резкий. Неужели
Кто-то спорил резко возражая?
Критик дерзко пишет о Мужейле,
Хает повесть "Сны неурожая".

О, скрижали душ интеллигентских,
Ветхий спор о выеденных яйцах. [...]

(Несмелов А. Без Москвы, без России. Стихотворения. Поэмы. Рассказы. М., 1990. С. 102).
После Октябрьской рабоче-крестьянской революции 1917 г. почти все русские религиозные философы со временем оказались в эмиграции. Они и за границей продолжали писать. Но если и в дореволюционной России их сочинения были в основном гласом вопиющего в пустыне, то теперь они вели существование, которое можно назвать не иначе, как загробным. Однако этому философскому направлению предстояло своеобразное воскрешение.

Начавшееся вскоре после Великой Отечественной войны оппозиционное движение первоначально выступало под марксистскими лозунгами. Социалистические идеи господствовали в нем вплоть до конца 60-х годов (См.: Алексеева Л. История инакомыслия в СССР. Новейший период. Вильнюс-Москва, 1991. С. 301-304). А затем стали набирать силу и другие идеи, в частности националистические и религиозные. Религия при советской власти преследовалась. Насильственно навязывался материализм и атеизм. Поэтому протест против существующих порядков и принудительно навязываемого единомыслия у части интеллигенции приобрел

религиозную форму. Как это ни парадоксально, но для некоторой части интеллигентов борьба за возможность свободно, по-своему мыслить приобрела форму приобщения к религии и отстаивания права иметь религиозные убеждения. Для наиболее рафинированных из них религия была слишком груба. И они естественно обратились к русской религиозной философии.

Таких убежденных было не очень много. Значительно большая часть оппозиционно настроенной интеллигенции обратилась к религии и прониклась почтением к русским религиозным философам, следуя моде. А так как для многих их работы были не очень доступны, особенно созданные в эмиграции, то последнее еще больше подогревало их настроения. Запретный плод, как известно, всегда сладок.

В период "перестройки" мода на русскую религиозную философию приобрела обвальный характер. Все наперебой стремились выразить свое восхищение грандиозными теоретическими и практическими свершениями религиозных философов. Начался книжный бум: одна за другой выходили книги русских религиозных философов. Люди, понаслышке знавшие о том гигантском духовном богатстве, которое содержалось в этих трудах и которое держалось от них в тайне, ринулись осваивать его. Некоторые даже надеялись найти в этих трудах ответ на мучившие их вопросы. Но всех их ждало разочарование. Ничего, кроме бессвязного нагромождения пустых и темных фраз, они там не обнаруживали.

Все это происходило на фоне бесконечных утверждений фанатов русской религиозной философии, что в трудах их кумиров содержится такая глубина мысли, которая не каждому и не сразу доступна. Лишь люди одаренные, способные к постижению великих истин могут понять все величие идей Бердяева, Флоренского и их единомышленников. Если же человек всего этого не видит, то это неопровержимо свидетельствует о его ограниченности, отсутствии у него способности к философскому и вообще теоретическому мышлению. Иными словами, создавалась и всячески поддерживалась атмосфера, хорошо известная по сказке Андерсена о голом короле.

Одни люди искренне стремились узреть пышные одежды на телах голых философских королей и горестно недоумевали, почему у них ничего не получается. Винили они в этом только самих себя и сокрушались по поводу своей умственной неполноценности. Однако большинство начинало понимать, что короли на самом деле голы, но сказать об этом боялись из-за боязни осуждения и потери реноме. И прекрасно зная, что на королях нет никаких одежд, они тем не менее в разговорах продолжали восхищаться прекрасным покроем их костюмов и изяществом украшений. Но эта дань уважения все более становилась чисто словесной. Всерьез труды русских религиозных философов эти люди уже не принимали.

О том, что дело к настоящему времени обстоит именно так, с горечью признают и поклонники русской религиозной философии. Приведем несколько свидетельств. "Мода на русскую религиозную философию схлынула", как о само собой разумеющемся, пишет в своей библиографической заметке В. Кунцев (Кунцев В. Что ни век, то серебряный II Независимая газета. 1996. 1 ноября).

Е. Иванова в рецензии на второй том четырехтомного собрания сочинений П.А. Флоренского пытается дать более детальный анализ сложившейся ситуации. "Но тот факт, — пишет она, — что издания Флоренского (как и других религиозных мыслителей) исчезают с книжных прилавков довольно быстро, еще не может служить подтверждением успешности усвоения всего того, что они содержат" (Иванова Е. Рец.: Священник Павел Флоренский. Сочинения в четырех томах. М., 1996 // Независимая газета. 1996. 15 июня).

В прежние годы, просачиваясь по каплям, идеи Флоренского легко усваивались. "Ничего подобного не произошло пока ни с одним изданием его сочинений. Правда, нечто подобное происходит и с изданиями других философов: Лосева, Бахтина — чем шире они издаются, тем уже круг их последователей, даже сужается элементарный индекс цитации... Если по части переиздания и возвращения в читательский обиход отверженных советским режимом произведений, по части воздаяния по заслугам и выражением внешнего почтения, — продолжает автор, — мы за последние годы многого достигли, то в деле восстановления духовных контактов с этой культурой наши достижения пока куда более скромные. Именно мертвая тишина, наступающая сразу после того, как расходится тираж очередного "интеллектуального бестселлера" громче всего говорит об этом" (Там же).

П.А. Флоренского совершенно не понимают. И он не исключение. "...Непонятна в своем большинстве и остальная русская религиозная мысль, стоит ей перестать быть модным набором слов и набором цитат, украшающих передовые статьи".

Да и с изданием трудов русских религиозных философов, как вынуждена признать та же самая Е. Иванова в несколько позднее опубликованной рецензии на одну из книг Д. С. Мережковского, дело стало обстоять в последнее время иначе, чем в первые постсоветские годы. "Некогда бурный процесс "возвращения забытых имен", — пишет она, — в последние годы успел заметно поутихнуть — не потому, что иссякает запас потенциальных "возвращенцев" (их нам не стать-занимать), но именно в силу безуспешности наших сегодняшних попыток реанимировать прошлое и вернуть хотя бы тень былой славы тем именам, которые с таким вожделением произносились в далекую теперь эпоху застоя"(Иванова Е. Рец.: Д. Мережковский. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995 // Независимая газета. 1996. 27 июля).

К этому добавим, что вопреки утверждениям Е. Ивановой и расходиться труды русских религиозных философов стали гораздо хуже. Во всех московских магазинах элитарной книги лежат груды их невостребованных произведений, причем не редкостью среди них являются издания, вышедшие несколько лет тому назад и продающиеся сейчас за бесценок.

Но внешне все обстоит по-прежнему: славословия в адрес русской религиозной философии все еще не редкость. Вот самый последний образчик: "Что же касается русской философии, то тут вообще случилась вещь парадоксальная. К началу XX века русская философия вышла на лидирующие позиции. Можно было ожидать дальнейшего удивительного взлета. Бердяев, Шестов, Сергей Булгаков, Флоренский, Лосский, тот же Франк"(Кацура А. Вина философии в закате культуры // Независимая газета. 1997. 26 февраля).

Правда, начав за здравие, автор кончает за упокой. Сразу за приведенными словами следует: "Но поздно. Разрыв, отрыв от какой-то новой и странной почвы — произошел. Русская мысль повисла в невесомости"(Там же). И это произошло, по его мнению, еще до прихода к власти большевиков, которые только завершили дело, выслав большую часть религиозных мыслителей из страны и добив остальных (Там же).

Но и в сложившейся ситуации были люди, которое не только видели, что короли голые, но и осмеливались прямо сказать об этом. В самый разгар бурной вакханалии, пик которой пришелся на 1992 г., когда русская религиозная философия превозносилась до небес, когда заявления типа "Такой мощной философской школы не было и нет нигде в мире"(Воейков В. Россия, которую мы...// Независимая газета. 1992. 17 июля) относились еще к числу наиболее скромных, последовало высказывание питерского писателя М. Чулаки. "На мой взгляд, — сказал он в одном из интервью, — несостоятельность и тупиковость "русского пути" особенно ярко продемонстрировала наша религиозная философия начала столетия" (Депрессивный синдром // Куранты. 1992. 11 августа). На замечание журналиста: "Но мы привыкли считать философскую культуру начала века эпохой русского духовного Ренессанса и видеть в ней один из источников нравственного возрождения" М. Чулаки ответил: "Совершенно напрасно, ибо это не только абсолютно тупиковый философский путь, но не более как повторение, пережевывание заезженных, банальных истин мировой философии, не выходящее за рамки православного резонерства. Единственный путь истинного возвращения к мировому сообществу должен состоять в преодолении религиозного сознания, а именно его мы сейчас стараемся возродить... По-моему, человек не должен сковывать себя никакими догмами" (Там же).

"Это сегодня, — читаем мы в книге Д. С. Данина, написанной уже давно, но увидевшей свет только в 1996 г., — многие разочарованные обольщаются теми религиозно-философскими соблазнами. Очень многие, начиная с юдофобствующих славянофилов и кончая православничающими иудеями. Равно — и у нас, и в третьей эмиграции. Там и здесь они ищут в этих россыпях слов то же, что искали геологи в экзотических галечниках: алмазы! Геологи не нашли: на первой поисковой линии поманил нас один алмаз желтой воды — и обманул. А разочарованные нашли? Иные говорят, что находят. Надо верить, хотя и не верится. Потому надо, что их же никто не принуждает говорить неправду. Нет, многих к этому принуждает конформизм интеллектуальной моды. Она — в демонстративном противостоянии всему, что третируется, как рационализм — научность — трезвость — позитивизм — рассудочность. Пропуская зашельмованные "атеизм" и "материализм"... Но черт возьми, у разочарованных в революционных верованиях громадный выбор инакомыслия! Что же заставляет выбирать самое бесплодное: богоискательские старания, мистические прозрения, даже федоровское воскрешение мертвых, даже возвращение в прошлое, уже бесспорно — экспериментально! доказавшее свою непригодность для всечеловеческого счастья ?!" (Данин Д. Бремя стыда. М., 1996. С. 36).

Русская религиозная философия была мертворожденной. Некоторое время она существовала как упырь на живом теле философской мысли России. В последние годы была предпринята попытка гальванизировать этот труп. Но долго это продолжаться не могло. Чтобы не заражать живых, покойник должен быть похоронен. И чем скорее, тем лучше.

Академик Жорес Алфёров защитил Русскую православную церковь

Русский физик "раскатал" пятерых «либеральных журналистов» телеканала «Дождь»

Недавно либералы с телеканала «Дождь» пригласили академика, атеиста и коммуниста Жореса Ивановича Алфёрова. Журналисты - целых пять штук - пытались выудить из него негатив про Русскую Церковь, науку и власть. Но старый учёный атомным ледоколом прошёлся по безграмотным, наглым и некомпетентным журналюгам. А ещё, рассказав о своей симпатии к Церкви, он напомнил о вечном разграничении науки (знание) и религии (вера). Потому, уверен учёный, кафедры теологии в университетах и одноимённая специальность ВАК - вещи, с наукой несовместимые. Что не мешает, по мнению академика, многим физикам быть верующими людьми.

Краткое содержание часовой беседы от блогера Андрея Графова:

 

«Жорес Алферов выступает на телеканале «Дождь». Против него шайка журналистов во главе с Лобковым.

 

Краткое содержание часовой беседы от блогера Андрея Графова:

 

«Жорес Алферов выступает на телеканале «Дождь». Против него шайка журналистов во главе с Лобковым.

 

ЛОБКОВ: Вы против РПЦ?

 

АЛФЕРОВ: Нет, я не против РПЦ.

 

ЛОБКОВ: Но вы же подписали антиклерикальное письмо?

 

АЛФЕРОВ: Я подписал письмо с конкретными требованиями, касающимися...

 

ЛОБКОВ: Значит, вы против РПЦ! РПЦ - плохая!

 

АЛФЕРОВ: Послушайте, я думал, мы будем говорить про науку.

 

ЛОБКОВ: Про науку мы тоже поговорим, но сначала скажите: РПЦ - плохое!!!

 

АЛФЕРОВ: Нет, РПЦ хорошее. РПЦ очень важно для народного самосознания и...

 

ЛОБКОВ: Да, и за счет этого хочет иметь ренту! Денежки наши хочет!! Чтобы часы себе покупать!!! РПЦ ПЛОХАЯ!!!

 

АЛФЕРОВ (сдержанно): Идите в *опу».

 

Теперь цитата Ж.И. Алфёрова: «У меня очень простое и доброе отношение к РПЦ», потому что «Православная церковь отстаивает единство славян». Жорес Иванович напомнил, что "за последнее два десятилетия славянский мир понёс огромные потери: была разгромлена Югославия, перестал существовать великий триумвират России, Украины и Белоруссии. Органически я интернационалист, ...но славяне понесли огромные потери. Я помню, как во время войны, особенно после 1943 года, наши бойцы шли в атаку не столько крича «за Сталина», а со словами «Вперёд, славяне!».

 

Жорес Алфёров также рассказал, что у него много друзей среди священников, в том числе в Питере. Религия, по мнению Алфёрова, способна найти с наукой много общих точек в сохранении морали и нравственности, оздоровления общества.

 

«Журналисты» грубо перебивали академика, не позволяли ему до конца выразить мысль. «Послушайте, сначала, что я вам скажу, а потом будете прерывать". Как же мерзко было наблюдать повадки ведущего, четырёх «экспертов» и грустного, но спокойно-величавого Алфёрова, которому давно за 80.

 

- Ведущий: выборы... прошли законно, чисто?

 

- Алфёров. Если бы я знал, что вы собираетесь со мной обсуждать эту тематику - религию, Думу, я ни за что не пришёл бы на эту встречу. Да, парламент очень важен, Да, нужно вернуть доверие. Но между прочим я также сказал, что ещё более профессиональным и эффективно работающим был Верховный совет СССР».

 

«...знал бы я о том, что мы будем здесь обсуждать и какие здесь будут вопросы, я бы к вам просто не пришёл. ...ещё раз глубоко сожалею, что я пришёл на вашу передачу. ...мы с вами в разных мирах, я не говорю, что кто-то хуже или лучше. мы в разных мирах. поэтому разговора не получится. можно поговорить с вами про... участок и клумбы».

 

Ребята прервались на рекламную паузу. После от пятерых журналистов были слышны лишь невнятные реплики, а беседа и вовсе перешла под контроль академика. Он по-отечески поправлял дикие фактические ошибки «научного обозревателя», как профессор ставит ретивого студентика на место, устало отмахивался от «оффтопа».

ВЛАСТЬ БЕЗ МОЗГОВ. ОТДЕЛЕНИЕ НАУКИ ОТ ГОСУДАРСТВА

Наука и власть

 

Вместо предисловия. Диктатура невежд
 

В последние годы исполнительная власть не только сводит к минимуму присутствие государства в экономике, но и стремится ликвидировать государственный сектор науки и образования. Много слов произносится об "экономике, основанной на знаниях", инновационном этапе развития, увеличении "результативности" научных исследований, но исполнительная власть действует с точностью до наоборот. Так, в процессе "монетизации льгот" исполнительная власть избавилась от обязательств финансирования науки в размере четырех процентов расходной части бюджета.

 

Недавно была отменена процедура аккредитации для научных организаций. При представлении законопроекта министр образования Алексей Фурсенко заявил, что научные исследования проводятся не только в научных организациях, но и в инновационных фирмах. По-видимому, он имел в виду многочисленные так называемые консалтинговые и прочие центры, которые в большинстве своем напоминают небезызвестных "портных", оставивших короля голым. Теперь никому не известные фирмочки получают ассигнования из бюджетных средств, выделяемых на науку.

 

Провокационный материал Сергея Белановского "Оценка состояния Российской Академии Наук", сделанный по заказу грефовского Центра стратегических разработок, прямо призывает ликвидировать Президиум Российской Академии наук, ввести внешний менеджерский совет для управления научной деятельностью. А для "более эффективного использования" материального имущества "большой академии" — создать внешний холдинг, который будет давать оценку эффективности использования недвижимости и приборной базы.

 

Практически выполнено предложение, сделанное несколько лет назад на заседании Комиссии Правительства РФ по вопросам оптимизации бюджетных расходов со звучной аббревиатурой "КОБРА" — "предусмотреть исключение из законодательства положения о доле расходов на науку в общих расходах федерального бюджета". Активно проводится акционирование с последующей продажей акций значительной часть отраслевых государственных научных организаций, "осуществляющих научные исследования по направлениям, не входящим в список приоритетных направлений развития науки, технологий и техники и критических технологий", утвержденных Президентом РФ.

 

Намечена подготовка к выведению из состава академического сектора организаций, которые, по мнению "стратегов", "не занимаются фундаментальными исследованиями". В РАН недоумевают над намерением вывести организации научного обслуживания, а в РАМН — исключить из состава академии экспериментальные клиники.

 

В выступлениях ряда министров можно услышать очень любопытные пассажи о нецелесообразности внутреннего инвестирования в развитие промышленности и аграрного сектора появившихся дополнительных "газонефтедолларовых" доходов, потому что это якобы приведет к повышению инфляции. Об этом первыми заговорили Алексей Кудрин и Герман Греф, затем эти позиции озвучил вице-премьер Алексей Жуков.

 

При этом Герман Греф многократно заявлял о необходимости создать привлекательный инвестиционный климат для иностранных инвестиций. Логика министров-капиталистов проста как медный пятак. Если заказывать технологическое оборудование в России, то это будто бы приведет не к созданию новых рабочих мест, а только к повышению зарплат действующему персоналу, то есть якобы вызовет инфляцию, хотя персонал уже сократился в разы.

 

Тогда давайте хотя бы закупать новое высокотехнологичное оборудование за рубежом на "избыточные" газонефтедоллары! Ясно, что если произойдет обрушение фондового рынка США, может произойти обесценивание российских денег в результате дефолта или замораживание счетов в случае, если наши политики станут проявлять излишнюю самостоятельность. Плакали тогда наши денежки!

 

Из всего этого можно сделать только один неизбежный вывод: недальновидная политика нынешней российской власти ставит под угрозу существование не только отечественной науки, но самой России как суверенного государства.

 

Владимир Бабкин, эксперт Государственной Думы


 

читать

Бандеровец Евген Стахив переписывает историю "Молодой гвардии"

Стахив организовывал ячейки ОУН (б) в Донбассе. Он утверждает, что никакого красного подполья и "Молодой гвардии" в шахтерском крае не было, а Олег Кошевой попал в роман Фадеева только потому, что его мать спала с писателем

— Я был в Донбассе с февраля 1942-го до лета 1943-го. Там я организовал украинское национальное подполье под сине-желтым флагом. Я имел там свои ячейки от севера до юга в Славянске, Краматорске, Константиновке, Горловке, Ясиноватой, Волновахе и Мариуполе, а также в Красноармейске на западе и до Ворошиловграда (Луганска) на востоке. Случайно один из наших молодых людей Володька Кузельский... он ездил со мной из Мариуполя в Горловку, где у меня был большой чемодан антинемецкой и антисоветской литературы, на велосипеде... Я ему этот чемодан отдал, чтобы он отвез его в Мариуполь. Он начал работать в Сталино в подполье. Он ездил велосипедом аж до Луганска, и вернувшись, сказал мне, что он встретил случайно парней, которые переписывали знаки на немецких машинах (немецкие дивизии имели свои отличительные знаки). У него состоялся с ними разговор. Он сказал мне, что они хорошие люди. Я ему ответил - для кого они записывали эти сведения, может быть для советов и посоветовал поэтому не иметь с ними дело, зачем нам иметь лишние хлопоты. Я догадывался, что около Луганска действовала какая-то шпионская группа. Больше контактов с "Молодой гвардией" я не имел. После войны я эмигрировал в Америку. Где-то возможно в 1953 году в Нью Йорке... рядом с домом, где я жил были два маленьких кинотеатра, которые показывали советские фильмы... я ходил несколько раз туда их смотреть. Вдруг и увидел фильм "Молодая гвардия". Хуже того, я увидел свое имя. В нем показали, что изменник, который предал молодогвардейцев, носил имя Евгений Стахович.

— Но вы же Стахив?

— Я знал, что имя перекрутили, потому что я могу подать в суд. Увидев фильм, я был злой, как черт

— А почему вы решили, что о вас Фадеев откуда-то знал, если вы никогда не попадали в руки советских органов?

— Советская армия как пришла, то хватала все немецкие документы. И в немецких документах значился такой человек, как Евген Стахив. Немцы меня искали целый год. Документы они имели. А когда Фадеев писал роман, то ему дали эти документы. Я в своих выступлениях на "Радио свобода" неоднократно говорил о том, что правдивыми лицами книжки Фадеева являются только Шевцова, Тюленин и Туркенич. Никакого Олега Кошевого не было. Точнее, он был, но был никем. Считаю, что когда Фадеева послали в Краснодон посмотреть на все своими глазами, он там жил у молодой матери Олега Кошевого и спал с ней, а после и написал такие вещи.

— А откуда вы об этом знаете?

Изучаю документы. Есть свидетельства, что он жил у Кошевой. Правда, нет сведений, что он с ней спал...

— Так почему же вы, если нет свидетельств, утверждаете, что он с ней спал?

— А что мужчины с бабами не спят (ну и аргумент! — Авт.)? Он из ее сына сделал героя. Это я организовал подполье на Донбассе. Никакого коммунистического подполья там не было. Было только наше, националистическое. Когда пришли большевики, то они арестовали 600 моих человек. Музей "Молодой гвардии", который существует в Краснодоне, создан под книгу Фадеева. Его роман — это брехня и фантазия. В "Совершенно секретно" в статье «Молодая гвардия: подполье или уголовное дело" было написано, что под рождество 42 года в Краснодон приехала большая немецкая машина, которая привезла подарки для солдат-фронтовиков. Когда ее шофер отлучился, жулье вскочило на нее и разграбило то, что там находилось — шоколад и сигареты. Военная разведка пришла на базар и арестовала там 15 хлопцев и девчат, которые торговали краденым. Олег Кошевой, когда узнал, что его товарищей арестовали, оделся в женское платье и прятался под кроватью 2 недели, пока его не поймали и не застрелили. На самом деле, как следует из этой статьи, в Краснодоне действовала только Шевцова и с ней 5—6 девчонок, которые спалили биржу труда.

«ДОНЧАНЕ МНЕ ЕЩЕ В 43-М ГОВОРИЛИ: МЫ ВАС, ГАЛИЧАН, К ВЛАСТИ В НЕЗАВИСИМОЙ УКРАИНЕ НЕ ПУСТИМ»

Мы поинтересовались у господина Стахива, какие впечатления он вынес из общения с жителями Донбасса.

"Хочу сказать вам одну правду, — говорит пан Евген. — Мне люди из Донецка, которые были со мной в подполье, в году 43-м говорят: "Евген, когда мы добьемся самостийности для Украины, то вас, галичан, к власти не пустим". Я закипаю: "Так что, как воевать — так вместе, а во власть не пустите?" А мне отвечают: "Вы можете все хорошо организовать, мы вам доверяем, а вот руководить вы не умеете, потому что вы узко мыслите. Так что власть будет наша". Я вот сегодня смотрю на политику: галичане не при власти. У галичан "крикливый патриотизм", а нужно быть либералом и вообще признавать другие взгляды. Кстати, в Донбассе мы не проповедовали интегральный национализм Донцова, который лежал в основе идеологии ОУН, потому что это тоталитаризм. Мы там проповедовали демократию. Украинцы Донбасса мне сказали, что людям нужно говорить коротко, так как нет времени говорить много. Первый лозунг: "Смерть Гитлеру! Смерть Сталину!" Другой лозунг за какую Украину вы идете, не за одну же Галичину. Я шел за одну Украину, а они за другую. Они меня переубедили. Коротко: "За советскую Украину без Сталина! За советскую Украину без большевиков!"

АНАТОЛИЙ НИКИТЕНКО: «О СТАХОВЕ НИКТО НЕ ЗНАЕТ ДАЖЕ В ФСБ»

Директору Краснодонского музея "Молодой гвардии" в СБУ и ФСБ сказали, что о деятельности Стахива ничего не слыхали.

— Евген Стахив утверждает, что никакой "Молодой гвардии" не было? Что это всего лишь герои романа Александра Фадеева?

— Меня в свое время Стахив так достал своими бредовыми публикациями, что я задал ему заочно вопрос: хорошо, если "Молодой гвардии" не существовало, то за что были казнены около 100 человек? Он пишет, что якобы его организация засыпала листовками весь Донбасс. Так вот, листовки молодогвардейцев у нас есть, но сколько я ни обращался в наши спецслужбы (в СБУ по Луганской области), чтобы они дали мне хотя бы одну листовку "оуновцев", они только пожимают плечами. В письме СБУ сказано, что в архивах УСБУ по Луганской области сведений относительно Стахива Евгена Павловича, 1918 года, и порекомендовали мне обратится в архивы ФСБ. Такой же ответ я получил и от управления СБУ по Донецкой области. Я написал письмо в центральный архив ФСБ и получил от них ответ, что они также не располагают сведениями о деятельности Стахива. То есть нигде нет сведений о деятельности на Донбассе Стахива. Я не сомневаюсь в том, что он во время оккупации был в Донбассе, но ни одного документа, не говоря уже о листовках нет, а ведь он пишет, что в донецких и луганских архивам есть целые тома, которые рассказывают о нем и его участии в подполье в Донбассе. А утверждения Стахива о том, что Фадеев спал с мамой Кошевого — это вообще бред.

— Но он заявляет, что Фадеев взял его в качестве прототипа Евгения Стаховича и его имя было известно писателю из документов советских спецслужб.

— Чепуха. Фадеев не мог знать о нем. Впервые о Стахиве я услышал в конце 60-х годов, когда он, выступая на одной из западных радиостанций (пленку с его выступлением я лично слышал) заявил, что именно с него Фадеев писал образ молодогвардейца-предателя Стаховича. Такого быть не могло. Был такой участник "Молодой гвардии" Виктор Третьякевич. Зная хорошо его биографию и сравнив ее с тем, что пишет Фадеев о своем герое Стаховиче, можно сразу же сделать вывод, что это одно и тоже лицо. Стахив просто когда прочитал роман увидел созвучие фамилий и уцепился за это и стал везде заявлять, что Фадеев писал с меня образ Стаховича.

— Когда была создана "Молодая гвардия", кем и какие за ними числятся подвиги?

— 20 июля 1942 года Краснодон был оккупирован. С первых дней оккупации, и это документально подтверждено, в городе начинает действовать молодежные группы в частности, группа Сергея Тюленина в районе рынка, группа Олега Кошевого в центре города, группа Ульяны Громовой в поселке Первомайка, группа Николая Сумского и Лиды Андросовой в поселке Краснодон в 18 км от города, а 29 сентября ночью фашисты закопали живьем 32 краснодонца, которые отказались восстанавливать взорванные в городе шахты и после этой зверской расправы 30 сентября состоялось первое организационное собрание, на котором официально была создана организация. Основные боевые операции "Молодой гвардии" следующие: было распространено более 5 тысяч листовок, уничтожение биржи труда, где хранились списки на 2,5 тысяч молодых краснодонцев, которых немцы должны были вывезти на работу в Германию, это 8 красных флагов, развешанных по городу в ночь на 7 ноября 1942 года, это освобождение военнопленных из концлагеря (более 70 бойцов Красной Армии). Это самые большие операции.

ПРОФЕССОР НИКОЛЬСКИЙ: «ТО, ЧТО ПИСАЛИ БАНДЕРОВЦЫ В СВОИХ ЛИСТОВКАХ, ДОНЧАНЕ ПРОСТО НЕ ПОНИМАЛИ»

"Сегодня" обратилась к профессору истории Донецкого университета Владимиру Никольскому, автору книги "ОУН(б) в Донбассе", с просьбой прокомментировать рассказ Евгена Стахива о деятельности подполья ОУН(б) в Донбассе. Он опровергает его утверждение, что в созданных им группах было 600 человек. "Я не знаю откуда он взял эту цифру. В своей книге я ссылаюсь на документы из фонд в СБУ в Киеве и на архивно-сдедственные дела, находящиеся в Донецке. Они свидетельствуют такого количества людей, которые обвинялись в принадлежности к ОУН в Донбассе не было. Их было всего несколько десятков человек".

По словам историка вся деятельность оуновцев в Донбассе заключалась всего лишь в распространении листовок, которых ни в каких архивах обнаружить не удалось. Больше никаких следов и документов об их деятельности не сохранилось. "Например, в деле, заведенном в Волновахе говорится, что туда приезжал эмиссар Центрального провода ОУН по кличке "Татусь", привозил националистическую литературу, вел пропаганду. По этому делу проходило всего 4 человека. Так что, я не вижу такого огромного количества членов в оуновских группах всего по 4-5 человека в каждой", говорит Никольский.

Никакого влияния на Донбассе пропаганда бандеровцев не имела. "У многих, кому в руки попадались их пропагандистские материалы, потом органы следствия после войны спрашивали, как они на них реагировали. Те отвечали, что никак. К тому же, по их словам, ничего из написанного в них никто не понимал, потому что они были, как тогда говорили, написаны на западноукраинском наречии. Оно было не понятно для жителей Донбасса".

Никольский называет неправдивой информацию Стахива о том, что "красного подполья" в Донбассе не было. "Коммунистическое подполье в Донбассе было. При этом большим и разветвленным. Несколько таких групп было в Сталино. После войны, чтобы получить статус подпольщика, каждый человек очень серьезно проверялся по линии Министерства госбезопасности и только после этого утверждался. Я работал 10 лет назад в одном луганских архивов и там познакомился с человеком, который после войны занимался проверкой подпольных организаций в этом регионе. Он мне говорил, что по каждому пункту деятельности подпольных групп проводились опросы сотен свидетелей. Так вот, он мне сказал, что "Молодая гвардия" была в действительности. Она просто так прославилась, потому что Фадеев ей посвятил свой роман. Занимался бы он другими подпольными группами они бы обрели такую посмертную славу".

ПЕРЕПИСЫВАНИЕ ИСТОРИИ В этом году Украина отпраздновала 65-ю годовщину создания легендарной подпольной организации "Молодая гвардия", которая действовала на территории Луганской области в городе Краснодоне и боролась с немецкими оккупантами.

В советскую пору каждый школьник Советского Союза знал имена таких "молодогвардейцев", как Олег Кошевой, Сергей Тюленин, Иван Земнухов, Ульяна Громова, Любовь Шевцова и многих других, которые были зверски замучены оккупантами и погибли как герои. Действовала "Молодая гвардия" буквально четыре месяца и была разгромлена фашистами буквально за несколько недель до освобождения Краснодона.

Впрочем, после перестройки некоторые исследователи пытались "переосмыслить" историю "Молодой гвардии" доказывая, что ее, как таковой, не существовало вообще, а ее руководитель Олег Кошевой не более, чем обыкновенный подросток-хулиган. Свою лепту в это "переосмысление" пытается внести и гражданин США Евген Стахив (он родился в Галичине в 1918 году, в юности вступил в ОУН, после окончания войны эмигрировал). Он утверждает, что не было не только "Молодой гвардии", но и вообще коммунистического (советского) подполья в Донбассе. По его версии, подполье там было только одно — бандеровское. Поэтому, чтобы дискредитировать его, Фадеев с подачи советских органов госбезопасности дал имя Стахива предателю, который выдал немцам "молодогвардейцев", назвав его Евгений Стахович.

Специалисты историки, к которым мы обратились за комментарием, сказали нам в свою очередь, что "многочисленное бандеровское подполье в Донбассе" миф и фикция, а вот "Молодая гвардия" не выдумка Фадеева и коммунистов, а организация, действительно существовавшая и боровшаяся с оккупантами.

Автор: Чаленко Александр